Роберт Янг - Сад в лесу Страница 3

Прежде чем возобновить восхождение, человек смотрит вверх. Гора взвивается в небо. Солнце безучастно отражается на ее гладкой, будто отполированной поверхности. И не видно никаких выступов, обещающих новый отдых, — вертикальный обелиск, перпендикулярная вечность.

И тем не менее человек карабкается вверх. Безумно, отчаянно, безнадежно…

Мимо проема прошаркал старик с увядшим лицом. Гхан сделал очередную попытку.

Теперь он спускался по гнилой лестнице в какую-то вонючую яму. (После одного-двух пробных подключений он достиг полной идентификации с субъектом). Под ногами у него суетились какие-то мохнатые твари, слышался их назойливый до непристойности писк. Спускаться ему ничуть не хотелось; мысль о том, что поджидает внизу, наполняла его несказанным ужасом — и тем не менее он продолжал спускаться, спускаться, спускаться; на смену мохнатой мерзости пришли холодные, скользкие твари, и вдруг одна из ступенек провалилась, он пошатнулся и чуть не упал в омерзительную, адскую пропасть…

Прошла женщина. По сравнению с лестницей, теплая просторная комната казалась покойной и безопасной. Но так продолжалось недолго.

Внезапно одну из розовых стен изувечил извилистый шрам, а когда ноги сами понесли к едва различимой двери, темно-красный ковер на полу разверзся трещиной с рваными краями. Трещину каким-то образом удалось обойти, но — новый взгляд в сторону двери, а дверь исчезла…

Вслед за женщиной мимо бодро прошагал молодой человек. Опять восхождение на гору, только гора куда более пологая. Нижние склоны одеты зеленой травой, верхние — лесом, неспешно поднимающимся к синему безоблачному небу. Спину греет утреннее летнее солнце. А еще за спиной — три женщины, и время от времени он прерывает восхождение, чтобы оглянуться на них. У первой — темные волнистые волосы и длинные стройные ноги, но нет лица. Вторая — не то реальность, не то химера. Чаще всего вторая видится невзрачным силуэтом, но подчас силуэт прорисовывается пышным чувственным телом и едва обозначенным милым личиком. Ну а третья — просто смутная тень…

В беседку Гхан вернулся на рассвете и долго сидел на скамье, посматривая сквозь разрывы решетки на небо. Сначала оно было серым, спустя какое-то время смягчилось и порозовело, а затем незаметно обрело блеклую голубизну. Наконец над зубчатой кромкой холмов показались первые солнечные лучи, полыхнули и потекли по полям.

Он услышал голоса, уловил чьи-то нечеткие мысли. Из-за амбара появились три фигуры, направились к беседке. Он узнал девочку, убежавшую от него накануне. С нею шли взрослые — худая бледная женщина и высокий мужчина с двуствольным ружьем.

— Ну вот видите! — воскликнула девочка, замерев у входа. — Теперь вам, хочешь не хочешь, придется поверить…

Взрослые уставились внутрь — на скамью, стол, передатчик (передатчик представлял собой тессеракт, четырехмерный кубик, невидимый для трехмерных особей точно так же, как для двумерных существ невидим обыкновенный куб) и на самого Гхана.

— Что ты, Алисия! — произнесла женщина. — Тут никого нет!

— Нет, есть! Ты что, мама, ослепла? Ты же смотришь прямо на него! Он прилетел с дальней-предальней звезды, и у него нет сердца, и его иногда почти не слышно — он говорит так тихо, и…

— Алисия, хватит! Ты себе это просто вообразила…

— Нет!

Девочка опять заплакала. На изможденном лице женщины отразилось смятение. Гхан на миг проскользнул в ее мозг…

Еще один лес, темный и дремучий, и он вместе с ней бредет по заросшей тропинке. Он, как и женщина, понятия не имеет, куда ведет тропинка, но должна же тропа рано или поздно вывести из леса! Лес не может тянуться вечно. Где-то раньше, давным-давно, была поляна — или сад, уже и не упомнишь, — но раз поляна-сад встретилась хоть однажды, то почему бы не найти заповедное место снова? Этого хочется больше всего на свете. Лес вызывает ненависть, только ненависть — листва болезненно бледна, стебли похожи на змей; лес ненавистен даже днем, а уж тем более после заката, когда ничего не видно: ни дорог, ни безобразно заросших тропинок, которые все равно никуда не ведут; и приходится припадать к земле, ежась в бездонной тени, в кромешной мгле, в неизбывном ночном одиночестве…

Девочка продолжала плакать — женщина взяла ее за руку и увела прочь. Мужчина задержался еще немного, настороженно прижимая ружье локтем. У него было худое обветренное лицо, водянистые серые глаза. Гхан воспользовался случаем заглянуть в его подсознание, впрочем, не ожидая найти — и не найдя — существенных отклонений от уже выявленных стереотипов.

Пожалуй, данный символ оказался даже более унылым, чем все предшествующие. Однообразная безотрадная равнина — ни гор, ни холмов. Мужчина, и Гхан вместе с ним, стоял посреди бескрайнего пустого пространства под бескрайним пустым небом, овеваемый слабым, но зябким ветерком. Смутно вспоминался иной ветер, тот был гораздо теплее, однако это было так давно, что самое ощущение тепла позабылось, да в конце концов и нынешний ветерок не так уж противен, надо лишь привыкнуть к нему…

Постояв, мужчина отшатнулся от беседки и двинулся вслед за женщиной и девочкой. Вот он скрылся за углом амбара, и Гхан вернулся к созерцанию неба. Оно действительно великолепно, и в сознании не укладывалось, что под таким небом может вершиться что-либо низменное и подлое. Цель жизни — Гхан припомнил состерианское кредо — умереть достойно. Под таким небом даже самый бескультурный дикарь должен бы суметь достичь этого идеала.

Бескультурный, но не полукультурный. Не варвар девятой фазы.

Нельзя говорить о цивилизации, если она насквозь изъязвлена страхом. Нельзя считать людьми тех, кто страшится всего на свете — друг друга, самих себя, непривычных явлений и ситуаций. Страх убивает сочувствие к ближнему, питает ненависть и нищету. Страх — сообщник насилия, убийца душевного мира. В планетарном масштабе опасность подобной цивилизации ужасна, в масштабе галактическом — недопустима.

Продолжать расследование, в сущности, не имело смысла. Гхан потянулся к передатчику. Пальцы-щупальца коснулись микрокнопок активатора.

Да, продолжать вроде бы не было смысла, и все же… Ему никогда не случалось встречать цивилизацию, обреченную на уничтожение. Во всех, какие доводилось изучать, обнаруживался хотя бы один компенсирующий фактор, хотя бы участок здоровой ткани, пригодный для инъекции целительной философии.

Ему никогда не случалось видеть гибель цивилизации, и он с внезапной ясностью осознал, что и не хочет ее видеть и в особенности не хочет играть определяющую роль в гибели этой планеты. А может, здесь все же найдется участок здоровой ткани? Может, стоит попробовать еще раз?