Роджер Желязны - Миры Роджера Желязны. Том 2 Страница 3

— Тогда объясните мне вот еще что…

— С удовольствием.

— Предположим, вы правы. Почему же тогда никто не любит и не любил меня, никто никогда меня не ненавидел? Я занимаю ответственный пост. Я постоянно на людях. Почему же меня воспринимают как… вещь?

Хорошо знакомый теперь с карьерой Эриксона, Рендер вынужден был частично скрывать свои подлинные мысли, поскольку они не обладали оперативной ценностью. Он мог бы процитировать Эриксону то место из Данте, где говорится о приспособленцах, о душах тех, для кого вход в рай закрыт из-за недостатка добродетелей, а врата ада — из-за недостатка крупных пороков, иными словами, о тех, кто всегда подстраивал свой курс к новым веяниям, у кого нет своего внутреннего ориентира и кому не важно, в какую гавань несет его течение. Такова была долгая и бесцветная карьера Эриксона, за время которой он понаторел в политических метаморфозах и маневрах.

И Рендер сказал:

— В наши дни все больше и больше людей оказываются в подобной ситуации. Происходит это прежде всего благодаря усложнению социальных структур и обезличиванию индивидуума, превращению его в деталь общественного механизма. В результате отношения между людьми становятся все более неестественными. Сегодня это не только ваша проблема.

Эриксон кивнул, Рендер же про себя усмехнулся: «Политика кнута и пряника… по-научному».

— У меня появилось ощущение, что вы и в самом деле правы, — сказал Эриксон. — Иногда я действительно чувствую себя точь-в-точь так, как вы описываете, — обезличенной деталью…

Рендер мельком глянул на часы.

— Что вам делать дальше, это, конечно, придется решать вам самому. Думаю, что продолжать обследование — пустая трата времени. Теперь нам обоим ясна причина ваших жалоб. Я не могу и дальше вести вас за ручку и объяснять, как вам строить вашу жизнь. Помощь советом, сочувствие — пожалуйста, но все глубокие погружения в вашу психику пока лучше оставить. А как только вы почувствуете необходимость поговорить о своих делах и сопоставить их с моим диагнозом, дайте о себе знать.

— Обязательно, — кивнул Эриксон, — и черт бы побрал этот сон! Здорово он меня зацепил. Как это у вас получается — совсем как наяву, как в жизни, даже еще живее. Долго я теперь его не забуду.

— Надеюсь.

— О'кей, доктор. — Эриксон встал и протянул руку. — Возможно, я еще появлюсь через пару недель. Что ж, будем общительными! — Произнося это слово, он осклабился, хотя обычно оно заметно портило ему настроение. — Начнем прямо сейчас. Как насчет того, чтобы немного выпить? Я могу спуститься, купить что-нибудь.

Рендер пожал влажную руку, такую вялую, такую уставшую после сеанса, какими бывают руки ведущих актеров после удачной премьеры.

— Спасибо, но сегодня я занят, — сказал он почти с сожалением. Потом помог Эриксону влезть в пальто, подал ему шляпу и проводил до двери. — Ладно, доброй вам ночи.

— Доброй ночи.

Когда дверь бесшумно закрылась, Рендер аккуратно повесил черный каракуль на распялку, запер его в шкаф красного дерева и погасил сигарету в южном полушарии. Потом, откинувшись в кресле, заложил руки за голову и прикрыл глаза.

— Конечно, живее, чем жизнь, — сказал он в пространство. — Ведь это я изваял его.

Улыбаясь, Рендер вспоминал один за другим эпизоды сна, жалея, что никто из его бывших наставников не увидит этой работы. Конструкция сна была строго выверена и воплощена свободно и мощно, к тому же идеально соотносилась с данным случаем. Но на то он и был Рендер-Ваятель — один из примерно двухсот специально подготовленных аналитиков, чья психическая структура позволяла проникать внутрь неврозов, испытывая лишь чисто эстетическое наслаждение от подражания патологии, — Разумный Шляпник.

Рендер покопался в памяти. Он тоже прошел горнило анализа — прошел и был признан человеком со стальной волей и сверхустойчивой психикой, крепким достаточно, чтобы вынести горящий, гипнотический взгляд навязчивой идеи, пройти невредимым сквозь химерические дебри извращений и заставить саму угрюмую Мать Медузу смежить веки перед древними тайнами своего искусства.

Его собственный анализ прошел легко. Девять лет назад (хотя казалось, времени минуло уже намного больше) он сознательно и добровольно подверг обезболиванию самую ранимую часть своей души. После аварии, в которой погибли Руфь и их дочь Миранда, он почувствовал, что вышел из игры: возможно, подспудно не хотел воскрешать в себе былые симпатии; возможно, его собственный мир стал несколько замкнутым, жестким. Если это и было так, он оказался достаточно мудр, чтобы осознать это и решить, что такой мир имеет свои преимущества.

Его сыну Питеру недавно исполнилось десять лет. Он учился в престижной школе и каждую неделю слал отцу письма. Раз от раза письма становились все грамотнее, что свидетельствовало о бурном развитии молодого человека, которое Рендер мог только приветствовать. Летом он собирался взять мальчика с собой в Европу.

Что касается Джилл, Джилл де Виль (Боже, какое приторное, жеманное имя — за него он любил ее еще больше), то она, пожалуй, интересовала его все серьезнее. Иногда он задумывался — а не старость ли это? Ее пронзительный голос, манера говорить в нос, ее неожиданно вспыхнувший интерес к архитектуре, переживания по поводу не поддающейся пластическим операциям родинки справа от безупречного в остальных отношениях носика — все это глубоко волновало его. Пожалуй, стоило позвонить ей прямо сейчас и вместе отправиться на поиски нового ресторана. Тем не менее ему почему-то не хотелось этого.

Уже несколько недель Рендер не был в своем клубе «Скальпель и куропатка», и теперь вдруг ужасно потянуло поужинать, сидя за дубовым столом, одному, в многоярусном зале с тремя каминами, под развешанными на стенах искусственными факелами и кабаньими головами, как на этикетке джина.

Он опустил свою членскую карточку в телефонную щель на пульте, и за экраном послышалось два гудка.

— «Скальпель и куропатка» приветствует вас, — произнес голос. — Чем можем быть полезны?

— Я Чарльз Рендер. Хочу заказать столик, буду примерно через полчаса.

— На сколько персон?

— На одного.

— Хорошо, сэр. Значит, через полчаса. Уточняю фамилию: «Р-е-н-д-е-р»?

— Верно.

— Благодарю.

Он отключил телефон и встал.

День за окном окончательно поблек. Каменные глыбы и башни светились теперь собственным светом. Снег, мелкий и белый, как сахар, сеялся сквозь потемки и таял каплями на оконном стекле.

Рендер запахнулся в пальто, выключил свет, запер дверь в приемную. В книге записей рукой миссис Хеджес было написано: «Звонила мисс де Виль». Он вырвал листок, смял его и бросил в мусоросборник. Ничего, позвонит ей завтра и скажет, что допоздна сидел над лекцией.