Андрей Балабуха - Спасти Спасителя Страница 3

— Ленин… Мелко мыслите, Измаил. Фигура, конечно. Но я имел в виду не его, — Айн воздел руку со стаканом, неопределенно указуя куда-то вверх. — Я имел в виду на две тысячи лет раньше и в две тысячи раз значительнее.

— Господи! — задохнулся я, — вы имеете в виду… Его?

— Именно. Распятого.

— Но это же сумасшествие!

— Во-первых, вы сами просили полета, а во-вторых, как было сказано в классике, в безумии этом есть своя система. Представьте на минуточку, что Пилат Его отпустил. Распяли Варавву, который, кстати, в некоторых переводах Библии, например в армянском, именуется также Иисусом Вараввой. С чем согласен и такой авторитет, как Тишендорф. Так вот допустите, что распяли не Иисуса из Назарета, но Иисуса Варавву. И каковы, по вашему, будут последствия?

— Знаете, дорогой, если уж, как вы изящно выразились, я вас пою-кормлю, то и о последствиях давайте сами.

Принесли сыры. Айн взял нанизанный на шпажку кубик бергандера, некоторое время рассматривал, потом отправил в рот. Не знаю, что в большей степени порождало блаженное выражение его физиономии — сыр или идея.

— Собственно, я тут не открою Америки. Еще в середине прошлого века Роже Кайюа в своем «Понтии Пилате» рассмотрел такую вероятность. Христианство бы попросту не возникло.

— Любопытно… — Я хлебнул кофе, только что возникший передо мной словно ниоткуда: все-таки белая перчатка и белый рукав на фоне белой скатерти — великое изобретение человечества. Это был капучино, причем весьма неплохой. Айн предпочел гляссе. Бог ему судья. — Любопытно и даже масштабно. Но кто же за это заплатит? Qui prodest, насколько я помню юридическую латынь.

— Да что с вами, Измаил? Ясно же, как божий день!

— Ну, значит, я пребываю в ночи.

— Дорогой мой, какое противостояние вот уже лет семьдесят является наиболее острым? Да вспомните вы хоть нью-йоркские башни-близнецы!

У меня захватило дух. И не знаю, от чего больше: от нахальства идеи или со страху.

III

Нужную тропку я нашаривал месяцев пять. Идея-то была великолепна. Но теперь предстояло выйти на того, кто, если не распоряжается финансовыми потоками, то хотя бы связан с теми, кто распоряжается. И выйти не через финансовый мир. Потому что подход здесь нужен был другой. Идеологический. И фанатический. Реально это означало какую-нибудь Аль-Каеду и кого-то из нынешних наследников легендарного бин Ладена. Очень не хотелось гулять по минному полю с завязанными глазами. Значит, следовало искать саперов. И не каких-нибудь, а самых лучших. Ну да это дело нехитрое, не привыкать.

Кончилось тем, что 15 июля меня повели по цепочке. Понятия не имею, зачем это было нужно. Никто за мной не следил, никакие могущественные спецслужбы на хвосте не висели, но, похоже, народ, с которым я связался, искренне почитал конспирацию если не смыслом, то, по крайней мере, главным удовольствием жизни. Рейс из Парижа в Танжер. Ночь в отеле. Надо признать, более или менее приличном. Оттуда — зачем-то в Найроби, да еще с двумя промежуточными посадками. «Боинг», в котором я летел, знавал лучшие времена и, боюсь, знавал еще в двадцатом веке. Зудели ноги, и сперва я грешил на блох, но потом мне объяснили, что это вибрация, и, если держать нижние конечности на весу, то чесаться не будет. Зуд и в самом деле прошел, но я не йог, и такая гимнастика не по мне. Из Найроби меня погнали в Аддис-Абебу. Оттуда — в Равалпинди. Последней точкой на этом четырехсуточном пути стал Кандагар. То, что здесь называли отелем, погрузило в пучины такой мировой скорби, что я возликовал душой, когда в пять утра меня подняли, посадили в какой-то тряский джип и повезли в куда-то, растянувшееся еще на двое суток. По дороге мы трижды меняли водителей и четырехколесные гробы, по недоразумению именуемые машинами, где не то что о кондиционере, а просто об отсутствии песка во рту нечего было и мечтать. Всю дорогу я неуклонно зверел и потихоньку радовался этому, ибо уболтать тех, с кем предстояло иметь дело, можно лишь озверев целиком и полностью. Это как идти в атаку с молодецким криком, издавать который при дамах никоим образом не рекомендуется.

Прибыли. Куда — не знаю. Из песка пустыни вырастал горный склон, на котором пять тысяч лет резвились пять тысяч кротов, и каждый размером с бегемота. Столь дырчатого сыра я еще не видывал. В одну из дыр меня и завели, предварительно заставив подняться по деревянной лестнице, которая шаталась и стенала под ногами, сетуя на свои многовековые страдания. Правда, представшее глазам внутри впечатляло. За неровным проемом входа начинался даже не коридор, а натуральный туннель, стены которого были ровными и гладкими, хоть явно обтесанными вручную в Богом забытые времена. Один туннель вливался в другой, они сворачивали, извивались, и я чувствовал себя не столько Тесеем в Лабиринте, сколько микробом в кишечнике. Этот жуткий подгорный муравейник подавлял. И даже озверяж мой пошел на убыль, сменяясь непонятной тоской. Сработанные в Китае пластмассовые светильники казались до омерзения инородными — здесь нужны были коптящие и вонючие факелы. Вони, впрочем, и без факелов хватало. Время я засек. Водили меня ровно три часа сорок шесть минут. Я, конечно, любитель пеших прогулок, но не настолько же. Да еще когда за тобой тянутся впритирочку две безмолвных тени с автоматами, а их ближайшие родственники попадаются на каждом шагу. И все-таки в тот момент я еще не думал, что встрял не в свое дело.

Наконец мы оказались в… не знаю, как назвать — комната? пещера? грот? Словом, помещение. Почти кубическое. Метров примерно пять на пять. Вдоль стен по всему периметру вытесанные прямо из камня то ли скамьи, то ли лежанки. По центру — армейский раскладной стол, вокруг — три таких же штабных кресла, а на столе лежит раскатанный роллер-комп. Включенный — рамочки сенсорных клавиш мягко подсвечены. Мой сопровождающий подошел, набрал что-то, и над тусклой серой полоской начало формироваться изображение. Грузилось оно почему-то медленно — понадобилось добрых семь секунд, пока в воздухе соткался величественный облик головы этакого Горного Старца. Мне указали на одно из кресел:

— Можете говорить.

Геморрой вам в мозжечок! И ради этого меня заставили тащиться чуть не целую неделю? Играли в идиотские игры? Конспираторы хреновы! Чтобы теперь я беседовал то ли с живым человеком, то ли с виртуальной образиной? Причем поди пойми, сидит она (или сгенерирована) в соседнем помещении или же где-нибудь на Мадагаскаре. Общаться таким образом ничуть не хуже можно из собственного кабинета. Как там Юхани говорил — паскелайнены! Нет, в финском языке нужных слов не найдется. Тут что-нибудь покрепче требуется. Русский или валлийский. Но что сделано, то сделано. Я сел, а мой озверяж снова встал. В некоторых ситуациях правда — и в самом деле лучшая политика; и минут пять я высказывал все, что о них думаю, по крайней мере на пяти языках, включая те выражения, которым меня обучили в одном из китайских тайных борделей, настоятельно порекомендовав не повторять их нигде и никогда — во избежание, так сказать. Но сейчас я не избегал, из просителя став диктатором и без пяти минут Господом Богом. В предельно доходчивой форме я объяснил, что все их идиотские террористические игры не эффективнее прыща, расчесанного на собственной заднице — немножко удовольствия, а потом сепсис. Что с проблемами надо разбираться радикально, и если они хотят решить свою, то иногда стоит послушать, что говорят умные люди.