Window Dark - Блюзы мертвых огней Страница 3

Они продолжали гореть, превращая привычную обстановку в пещеру ужаса. У сурового вида девушки огонек высовывался из сердца. Сутулый старикашка кашлял и в горле его дрожал мертвенный блеск. Худющий, местами невыбритый мужчина сжимал поручень, а за правым стеклом очков рацветали лепестки бледного сияния. Огоньки заполонили салон. И я уже не только видел их, но и чувствовал. Каждый всплеск, каждое мерцание.

А у этих не было огоньков. Я заметил их, когда почти невидящим взором взглянул перед собой. На переднем сиденьи расположились невысокий плотный дедушка и внучка-веселушка. Они смеялись, они не видели, то что приходилось наблюдать мне.

— Прилетит вошебник вертолете и остасит нам эскимо, — распевала внучка, не заботясь ни о рифме, ни о грамматике.

— Не так, — мягко укорял дедушка. — Каждую песню надо петь правильно.

— А как, дедушка? — восхитилась внучка. — Спой, как правильно!

Дедушка засмущался. И в самом деле, ну не петь же в переполненном трамвае, где зарождается скандал, где все, оторвавшись от горестных дум и злых мыслей, уставятся на него непонимающими тупыми взорами. Появятся ухмылки, кривоватые улыбки: «А дед то совсем того!» Но для внучки не существовало ничего в этом мире, кроме грохотавшего по рельсам трамвая, никак не складывающейся песенки и дедушки, сидящего рядом. Дедушки, который знал и умел все.

— Деда, ну как правильно? — дергала внучка за рукав. — Деда, спой.

— Да я и сам не знаю, — сказал дедушка, радуясь, что выбрался из скользкой ситуации. — Забыл уже.

Дедушка врал. И тотчас на его плече замерцало мертвенное сияние.

Огонек еще не родился. Он пока явился миру в виде тоненькой паутинки, готовой свернуться в светящийся клубок и засиять в полную силу, когда придет время. Но внучка не видела огоньков. Но внучка не верила в них. Она верила в дедушку и в то, что песенка вот-вот сложится. А я верил в то, что мой огонек сейчас разорвет всю грудную клетку.

— Деда, спой, — настаивала девочка. Она чувствовала, что в мире что-то делалось неправильно и всеми силами старалась эту неправильность выправить.

— Прилетит к нам вошебник вертолет и потом эскимо, — вновь попыталась найти верную тропинку внучка. — Ну спой, деда. Ты знаешь.

«Спой, дедушка, — мысленно взывал я, а глаза мои чуть не вываливались от распиравшего изнутри отчаяния. — Спой! — мне казалось, что весь мир станет счастливым и добрым, если дедушка откажется от вызванной им паутинки. — Ну хоть не для меня, спой для внучки! Пусть она знает, что можно петь даже в переполненном трамвае, где все готовы вцепиться в глотку друг другу!»

Дедушка молчал. А грудь моя стонала под напором ворочавшегося там потустороннего светила. Девочка начала все сначала, но запнулась уже после «Прилетит».

— Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете, — вдруг запел дедушка, тихо, но очень уверенно, — и бесплатно покажет кино…

— С днем рожденья поздравит, — подхватила внучка, перепрыгнувшая с дедушкиной помощью через трудную ступеньку, — и наверно оставит мне в подарок пятьсот эскимо.

Я ненавидящим взором огляделся по сторонам, ища недовольных. Если я даже ничего не смогу сделать, то хоть своей дурной башкой заслоню парочку от мерзких улыбок. Я улыбнулся сам, стараясь вложить в улыбку максимум тепла и одобрения.

Ничего не изменилось. Стало еще душнее и теснее. Все также кто-то переругивался в отдалении. Но с дедушкиного плеча исчезла мертвая паутинка, а моя боль поутихла, перестала быть непереносимой. А потом она исчезла совсем и холодные пальцы выпустили мое запястье.

— Твоя остановка, — пояснил Он.

Я ничего не успел сказать. Меня просто вынесло вместе с толпой. Невидящий взор обвел близлежащую панораму. Это, действительно, оказалась моя остановка. Посторонние огоньки исчезли вместе с болью. Только в моей груди продолжал гореть, пробиваясь через свитер и куртку ненавистный теннисный шарик мертвого света.

Третья встреча произошла совсем недавно и получилась самой короткой. Я просто вышел за двумя бутылками «Балтики». В горле было невероятно сухо, так почему бы себе не устроить маленький праздник? Я обошел стороной киоски, озаренные лампами дневного света. Какой идиот решил назвать этот свет дневным? Ведь мертвый огонек в моей груди дарит точно такое же сияние. Пришлось идти до дальнего, того, где тускло светила груша на двадцать пять ватт.

Он уже был там. Он словно знал, что я приду в это место и в это время. Я не стал здороваться. Слова не требовались.

— Все еще видишь?

Я кивнул.

— Убрать?

Я кивнул.

— Он уходит вместе с душой.

Я кивнул.

Мне уже было все равно. Я просто не мог больше выносить эти бессонные ночи, когда мертвенный свет потихоньку заполнял всю спальню. Я готов был отдать за выключатель даже душу. Он просто прикоснулся к груди. Так пальцами придавливают фитиль свечи и язычок пламени бесследно пропадает.

В сгибе моего локтя обнаружились две вожделенные «Балтики». Совпадал даже номер.

— Подарок, — вздохнул он впервые за все наше знакомство. — Остатки моих накоплений. Я приобрел себе местечко. Скоро будем лежать рядом.

Он растаял во тьме. Я остался на пятачке света, не соображая почти ничего. Но две бутылки «Балтики» добрались до квартиры в целости и сохранности.

Они приходят по ночам, невидимые, но явственные. Они злятся на меня. Они не могут простить, что в моей груди погиб их брат. Или друг. В общем, один из них. Они собираются и поют свои тоскливые хоралы в отместку за ту единственную песню, что спасла меня тогда. Я бы хотел не знать про них.

Сегодня к увесистой пачке добавилось несколько купюр. Теперь уже немного осталось. Теперь скоро. Я уже знаю, как это важно — лежать на хорошем месте. Я уже знаю, что любить нельзя. Надо просто жить и ждать того самого момента, когда место будет подготовлено и меня заберут. Заберут в неведомые дали, на просторах которых я, быть может, сумею отдохнуть от бессонных, так и неокончившихся ночей. Заберут отсюда, где мертвое пламя незримо пожирает усталый мир, где в тоскливой темноте поют свои блюзы мертвые огоньки.

Декабрь 1998 г.