Юрий Леднев - Мать скорбящая Страница 3

Исчерпав запас слов, выражающих «крайнее возмущение», он, потрогав карман, где лежало Постановление о лишении родительских прав, спросил:

— Ну, а ты что им на это ответила?

Мать сразу нахмурилась и сердито стала рассказывать:

— Я им устроила такое! Будут знать! Все их лекарства и аппаратуру выбросила. А этим наглым старухам начистила рожи! Придумали: «Общество спасения ребенка»! А от кого спасать? От меня? Я сказала всем: если кто сюда войдет и хоть пальцем тронет ребенка, я убью всякого, а сама выброшусь из окна вместе с дочерью! Старые кочерыжки! — Она, скорчив гримасу, высунув язык, притворно хромая, прошлась по комнате, карикатурно изображая своих обидчиц.

Глава как-то неловко рассмеялся на ее злую шутку и, продолжая ей подыгрывать, в притворном восхищении, нараспев сказал:

— Видел я, как ты их здорово разделала! Прямо разрисовала под орех! Фонари у них — во какие! — И, прикладывая кулаки к глазам, он показал ей, какие у них фонари.

Оба от души захохотали. На них вдруг напал приступ бесшабашного веселья. Они корчили рожи, фыркали, гримасничали и дурачились, как дети, на равных. И в этой внезапно возникшей игре, в атмосфере равенства и доверия, когда общение между людьми становится праздником доброго человеческого духа, когда в намерениях и мыслях царят добро и любовь, Глава совсем забылся. Его сознание и чувства совершенно освободились от груза забот, стали легкими и чистыми, словно вернулись в мир далекого младенчества.

Но это благотворное состояние было недолгим. Задремавшая в подсознании мысль вновь ожила и вернула Главу в тяжкую реальность. Сердце его заныло в тревожном предчувствии. В воображении встала жуткая картина расправы над неопытной в делах общения молодой женщиной, чья юная душа так неразумно вознеслась в гордом величии материнского инстинкта над обезумевшей от страха толпой. Он понял отчетливо, что его карающая миссия неуместна, что она рождена недоразумением, что в решении конфликта есть только один путь — поиск примирения.

«Надо попытаться убедить ее в необходимости мира с обществом, даже если оно ей ненавистно. Но как? Она считает себя правой в споре. В этом — заблуждение. В этом — корень конфликта… Я должен развеять ее заблуждение!..»

И он начал осторожно, как бы издалека:

— Это хорошо, что ты не даешь себя в обиду… Но вот камеры у телевизионщиков зря разбила. Хорошая была техника! Жаль!

— Когда наводят на дочь камеры, она пугается, — объяснила она, запросто опрокинув его маневр.

— Почему пугается? Ведь они вели свои передачи скрытой камерой, — возразил Глава, выискав брешь в ее логике.

Но она снова нашлась:

— Камеры излучают волны, а она их, видимо, чувствует, — и, не дав ему возразить, прибавила новый довод: — Да и мне самой не очень-то приятно сознавать, что за тобой следит скрытая камера. Никогда не знаешь: идет или не идет передача. Ведь меня могут показать на экране бог знает в каком виде.

Она усмехнулась с лукавинкой в глазах и, слегка смутившись, быстро застегнула на халате верхнюю пуговицу.

— Жаль, что ты все понимаешь по-своему, — сокрушенно проговорил Глава, потерпев поражение и в этой попытке. Но, не смирившись с провалом, он продолжал наступать.

— Народу необходимо видеть твою дочь каждый день хотя бы на экране. Она для нас всех — Великая Надежда! Великая Вера и Жизнь! А ты этого не хочешь понять. Не желаешь!..

Увидев на глазах ее проступившие слезы, он принял их за знак раскаяния и предложил:

— Давай мы покажем дочурку на уличный экран? Ну не сегодня, так завтра, послезавтра! Разок в неделю будем показывать! А то ведь слухи разные ходят… — И Глава, совсем повеселев, заглянул в глаза молодой матери.

Но она сухо отрезала:

— Нет! Я этого не позволю! — И со злостью объяснила: — Слухи распространяют журналисты да старухи из дурацкого «общества». Старухам надо оставить дочь совсем без родителей. Они уже оставили девочку без отца. — «Присутствие в спальне мужчины угрожает здоровью девочки…» А он ей — отец родной! Об этом они подумали? Ну не идиоты ли, скажите? Теперь они хотят лишить ребенка и матери. У них на это глупости хватит! Но не бывать по-ихнему!

После такого категорического заявления Глава увидел, что исчезла и малейшая тень надежды на примирение. Сухо, с обидой он возразил:

— Их действия ты воспринимаешь через свое заблуждение. Всех считаешь врагами, а они заботятся о твоем ребенке…

Она перебила его:

— Раззаботились! Так заботились, что и про меня забыли! Что я ребенку — мать. Что я одна. Совсем одна! — Она всхлипнула.

— Почему одна? А няни? А сиделки? А врачи?

Она как-то странно взглянула на него, снисходительно усмехнувшись, и, кокетливо подняв бровь, с сердцем бросила:

— Да заберите вы их всех от меня с ихними лекарствами, припарками, заботами, а нам верните его! — И она с вызовом, в котором была и мольба, глянула ему в глаза, присев на корточки.

Глава вдруг понял все и, не сдержавшись, рассмеялся.

— Слушай, — смеясь, заговорил он. — Я сегодня же поставлю в Сенате вопрос о возвращении в семью твоего мужа!

— Тогда бегите скорее в Сенат! — Она поцеловала его в лоб.

А он, сообразив, что появился хороший повод для борьбы с ее упрямством, стал клонить разговор к примирению: — Конечно, надо сначала получить разрешение врачей, но я тебе помогу. Ты только обратись к ним с просьбой, а Сенат тебя поддержит.

Она молчала, словно соображая.

А он продолжал гнуть свою линию:

— Еще надо согласие общества, но это совсем дело пустяшное. Ты только скажи им: я согласна с вами помириться! Вот и все! Видишь, как просто? Пойдем вместе и попросим их? — И, улыбаясь от сознания, что конфликт улажен, он протянул ей руку, приглашая пойти в приемную на перемирие.

Но она стояла в нерешительности, о чем-то раздумывая и не подавая ему руки. Потом, покачав головой, резко отвернулась, видимо, разгадав его тактику.

У Главы сразу же исчезла с лица радость. В беспомощном отчаянии упала протянутая рука. Он резко сказал:

— Значит, ты не хочешь, чтобы к тебе вернулся муж, а к дочери — отец…

Она быстро повернулась к нему. Глаза ее расширились от удивления.

— Я?! Я не хочу, чтобы к нам вернулся отец? Да вы серьезно это говорите?

— Конечно! — подтвердил он. — Свое упрямство ты ценишь превыше всего!

— А вы докажите! — защитилась она.

— Я докажу! Ты упряма, как ослица! Я докажу тебе это!

И он, загибая пальцы, стал бросать ей свои доказательства, а она парировала их, словно выпады шпаги.

— Отказалась от услуг нянь — это раз!

— Девочка чувствует чужие руки и капризничает! А ночью они храпят!