Андрей Сердюк - Вложения Второго Порядка Страница 3

Но - Р-р-равня-я-яйсь! Смирна! Кр-у-у-у-гом! - развернулся неуклюже, и упрямо двинул восвояси.

И - во как странно вселенная-то устроена! - пока прошёл эти двести метров назад, вперёд проехал пятнадцать километров. Экая закавыка!

А сколько в ней, во вселенной нашей, ещё всякого такого... готовит просвещенья дух...

Шагал Зотов назад по затоптанным дорожкам разночинных вагонов, будто боцман по палубе фрегата, - балансируя. Да не просто так шагал, - не праздно, а вслушивался, как колёса поезда, выбивая традиционный ритм, настойчиво подсказывают ему какое-то нужное и, видимо, важное, по их мнению, слово, слово-ниточку для нанизывания будущих рифм.

Напрягся и таки распознал, расслышал, расчухал, - и поколотил, и побарабанил совковой лопатой языка в пустой и гулкой бочке рта - грена-да, дада-дада, грена-да, дада-дада... Именно такой, испанский, вытанцовывался легированными колёсами поезда рефрен.

Странно... Гренада. Правда, странно.

Искренне удивился, - товарищ Светлов зачем-то вспомнился в компанию к Заболоцкому и Багрицкому. И почему это у него сегодня не Мандельштам, да не Пастернак с Северянином вспоминаются? Может потому, что четверг нынче? Неизбывный рыбный день. Или Северянин, Пастернак и Мандельштам ещё впереди?

Ну и пусть Светлов. Что тут такого? Михаил Светлов. С убойным кавалерийским шлягером о гибели мечты целого поколения...

Цигаль-цигаль, ай-лю-лю! "Михаил Светлов" - пароход и человек. А в детстве, когда он ещё Мишей Шейнкманом был, думал ли, что вот так вот, что пароходом... Трава молодая... Степной малахит. Ну и - Вива Испания! Испания - Россия. И связанный с ними по рифмованному цветаевскому смыслу Гарсия.

И вдруг почувствовал Зотов, что вот прямо сейчас, под кастаньеты рельсовых стыков, выйдет у него импровизация а ля канте хондо в форме солеа или саэта, н-н-н... нет, - не солеа выйдет, и даже не саэта, а, конечно, сегирийя прощальный вздох уходящего поколения, печальный всхлип по затоптанному новыми обстоятельствами доброму времени, ноющее послевкусье на губах от той любви, что губила нас под иной луной и иным ветром.

И - да! - за то время, пока он неверной иглой сшивал чужие вагоны, успел сочинить (а Зотов, ко всем остальным своим недостаткам, был к тому же поэтом, тоже поэтом, если, вообще-то, существуют живые поэты) такой вот заполошный манифест:

Чем дышит кто, тем и беремен,

Ай-Кю мою душу ети!

В. Ленин - Д. Леннон - Пелевин

Этапы крутого пути.

Что нужно и что нам не надо

Ответствовать я не берусь.

Запала братишке Гренада

И точит испанская грусть.

Отряд не заметил потери,

А он им - и парус и киль,

А он им навешивал двери,

А он им балконы стеклил,

А он им из крынки водицы...

Они ж его - гниды! - под зад.

Ну, дяди, исчо возвратится

В Болгарию русский солдат!

И ещё шептал что-то он там, в продолжение к этому, но уже как-то не очень связно. Ну и кулаком погрозил - конечно - невидимому врагу - мол, ужо мы вам, к-а-а-злины неблагодарные.

Вот так вот иногда мелкотравчатая личная обида оборачивается волчьим воем геополитического масштаба. Эх, как нас кидала молодость. Пьяный базар... Лохмотья времени... Обрывки пространства... Поезд...

Давай, давай, Зотов, развлекайся пока своим советским бэкграундом (в Болгарию? за йогуртом? привет Цветане!), - скоро, где-то через пару авторских листов, когда сюжет под горку покатится, тебе уже не до этого будет.

Нет, до своего вагона он всё-таки дошёл.

Вот же! Вот! - всё тот же мужик в тамбуре стоит, нервно курит, являя собой яркую иллюстрацию к ещё никем не написанному жестокому дорожному романсу: "Судьба подряд играет мизера, а у меня горы три тыщи двести..." Разрешите. Пардон.

Потом бычком и бочком добрался Зотов и до родного купе, а когда слегка шумнул роликами входной двери, то оказался невольным свидетелем тому, как соседка испугано закрыла нервным и неэлегантным движением пухлую голубую папку, содержимое которой осваивала в его отсутствии.

Вот, вот, вот - с этих-то папочек всё всегда нехорошее и начинается...

"Чего дёргаешься, подруга, - мысленно обратился подвыпивший Зотов соседке. У меня, милая, от своих дел голова чугунная, чтоб ещё в чужие расклады вляпываться". И ещё: "Все беды от баб". Тут он как в воду глядел.

Короче, высказался, ну и залез наверх, - подальше от чужих энигм.

Залез и набычился.

Энд со, - мужчина и женщина. На одной территории. Значит, вместе. Друг другом не интересуются. Значит, нет. Нет? Нет. А почему же воздух наэлектризован? А? Отчего возникло такое напряжение в противоестественной тишине? Хотя, никакая, собственно, не тишина: в купе гул стоит, как в трансформаторной будке, - шум тока молодой беспокойной крови не оставляет в покое барабанные перепонки.

Что за дела? Идёт из глубин неконтролируемое притяжение противоположностей, доказанное и передоказанное? Природное естество пробивает бетон общественной морали, подобно ростку, пробивающему дурно уложенный асфальт?

Если так, то всё дело лишь в сроках и в стабильности предлагаемых обстоятельств. Ничего не меняй, - и всё непременно случится. Неизбежность консервативна.

Как консервативна сама жизнь.

А поезд тем временем трудолюбивым червяком, пожирая время и пространство, пересёк очередной часовой пояс. Закончился день. И случилась ночь.

Зотов объявил по войскам отбой.

И на тёмном окне, над фирменной хрустящей занавеской, ещё долго был виден оставленный торопливо взлетевшей луной неряшливый серебристый блик, - как след от долгого поцелуя на ночь...

7.

Сон Зотова, - тот самый сон, провидческий характер которого станет очевиден очень нескоро, да и то не всем, - состоял из образов, трудно переводимых на вербальный уровень. Какой-то... Какой-то беспредельный поезд с монотонным (а значит выводимым за скобки) грохотом бесконечно нёсся по нескончаемому железнодорожному мосту.

Позиция наблюдателя сна было не ясна. Была она какой-то плавающей: то, вроде бы, находился он внутри вагона - вон, мелькают в окне стальные конструкции моста, усеянные могучими заклепками; то, будто бы, был он вне поезда - и пробегала по лицу за светом из окна междуоконная тень (во времена курсантской юности точно так же изображал осветитель в каком-то из их студийных спектаклей проходящий мимо состав: тень - свет - тень - свет - тень - свет направленным лучом из мощного прожектора по фигурам актёров, стоящих на условной линии "перрона").

Ну вот, - а по крыше поезда в направлении противоположном движению бежал человек. И был он одет в момент включения, как будто бы, в смокинг (или фрак), а тут, вдруг, чики-пики, и уже - в полосатую робу. И выглядело всё поначалу как экс, как налёт на почтовый вагон, а зарябило на поверхности подсознания и уже замерещилось это суматошное действо побегом из вонючего арестантского жэдэ-зака. Сбежал человек. Бежал человек...