Роальд Даль - Как по маслу Страница 3

пели двигатели.

Но я не терял спокойствия. Я танцевал лучше их, и у меня была отличная пара — самая красивая девушка в мире. Я наклонил голову и увидал изгиб её шеи, нежный наклон плеч и узкие, длинные, горячие руки.

Внезапно в правом крыле появились пробоины от пуль. Я испугался и разозлился, но больше разозлился, чем испугался; потом успокоился и сказал:

— У этого немца нет чувства юмора. В любой компании всегда найдётся кто-нибудь не понимающий шуток. Но бояться всё равно нечего. Нечего тут бояться.

Количество пробоин удвоилось, и мне стало страшно. Я сдвинул крышку кабины и закричал:

— Кретины, посмотрите, какие смешные рисунки! Гляньте на мой хвост, прочтите рассказ на фюзеляже.

«Мессершмитты» не отставали. Они ныряли, заходили мне под брюхо и непрерывно стреляли. Моторы запели громче.

И звонит Сент-Мартин:Отдавай мне фартинг

пели они, и под их голоса чёрные кресты плясали и покачивались в такт музыке. Всё больше пуль прошивало крылья, кабину, кожух мотора.

Неожиданно несколько пуль попали в меня.

Но я не чувствовал боли, даже когда вошёл в штопор и крылья моего самолёта захлопали, хлоп-хлоп-хлоп, ещё быстрее, быстрее, голубое небо и тёмное море погнались друг за другом по кругу и наконец исчезли, осталось только солнце, мелькавшее, когда я крутился, но чёрные кресты шли за мной, танцуя и держась за руки, и я по-прежнему слышал пение их моторов.

Время свечку погасить,Тебе голову срубить

пели они[1].

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, били крылья. От неба и моря осталось одно лишь солнце.

А потом одно море. Оно было подо мной. Пена завивалась барашками, и я сказал себе:

— «Белые барашки пасутся в волнах».

Сказав это, я понял, что у меня голова в порядке: барашки и волны. Времени оставалось мало. Море приближалось, барашки росли, а море походило на море и на воду, но не на зеркало. Потом остался разъярённый, белый-белый баран, он сучил копытами и поднимал брызги, крутил рогами, в бешенстве носился по морю.

Я падал.

Стало теплее, исчезли чёрные кресты, небо исчезло. Но ощущение тепла возникло только потому, что не было ни обжигающей жары, ни жгучего холода. Настал вечер, я сидел в красном бархатном кресле. В спину дул ветер.

— Где я? — спросил я.

— Не вернулся с выполнения боевого задания.

— Тогда я должен позвонить матери.

— Нет. Пользоваться телефоном запрещено.

— Почему?

— Отсюда звонят только Богу.

— Что, вы сказали, со мной?

— Пропал без вести, поиски прекращены.

— Но это же неправда, враньё! Я никуда не пропал, я здесь. Вы просто хотите напугать меня, но у вас ничего не выйдет, понятно? Я возвращаюсь к своим ребятам из эскадрильи. Попробуйте-ка остановить меня! Я встану и пойду, понятно?

Я выскочил из красного кресла и побежал.

— Покажите мне рентгеновские снимки, сестра.

— Вот они, доктор.

Опять женский голос, на этот раз близко.

— Ночью вы устроили переполох, право. Дайте я поправлю подушку, а то вы её совсем с кровати спихнули.

Голос звучал мягко и ласково.

— Я пропал без вести?

— Конечно нет. У вас всё хорошо.

— А мне сказали, что я пропал без вести.

— Не говорите глупостей. У вас всё идёт хорошо.

Вокруг все свихнулись, у всех шарики за ролики закатились, но день был чудесный, а я и хотел бы остановиться, но всё бежал. Я мчался по зелёной траве и не мог остановиться, потому что ноги несли меня, а управление над ними я потерял. Они меня не слушались, как чужие, хотя, когда я смотрел вниз, я видел, что ноги были мои; обутые в мои ботинки, они росли из моего туловища. Но управлять я ими не мог. Они неслись через поле и уносили с собой меня. Я бежал и бежал, как заведённый, не спотыкаясь ни на кочках, ни на ухабах. Мимо деревьев, мимо заборов, через пастбище, где, завидев меня, овцы перестали щипать траву и бросились врассыпную. Я пробежал мимо моей матери, она в светлом платье наклонялась, собирая грибы. Она сказала мне:

— Корзинка уже полна. Пойдём домой?

Но ноги пронесли меня дальше, мимо.

Впереди маячил утёс. За ним царила кромешная темень. Огромный утёс и ничего, кроме темноты, за ним, хотя поле, через которое я бежал, было залито солнцем. Солнечный свет обрывался на краю скалы, и разом начиналась темнота. Так вот где начинается ночь, подумал я и безуспешно попытался остановиться. Ноги устремились к обрыву, они делали длинные скачки, а я наклонился и хотел остановить их, вцепившись в штанины, но не сумел. Я хотел упасть, но ноги были проворнее, я каждый раз приземлялся на всю ступню, и бег продолжался.

Утёс и тьма были уже очень близко. Я понимал, что, если немедленно не остановлюсь, рухну вниз. В последний раз я попытался упасть ничком и снова приземлился благополучно и продолжал бег.

На полной скорости я подбежал к обрыву, врезался в темноту и полетел в свободном падении.

Сперва было не так уж темно. Я видел деревца, росшие из скалы, и, падая, цеплялся за них. Несколько раз мне удавалось зацепиться за ветку, но каждый раз ветка обламывалась: я был тяжёл и летел с большой скоростью. Однажды я ухватился обеими руками за очень толстую ветвь. Дерево накренилось. Я слышал, как корни разрываются один за другим, и, когда лопнул последний, я полетел с обрыва вниз вместе с деревом. Тьма сгущалась вокруг. День и солнце оставались сзади, в полях перед далёким верхним краем утёса. Перед моими открытыми глазами тёмно-серая темнота переходила в чёрную, чёрная в непроглядную, а непроглядная сконденсировалась в текучую черноту. Я трогал её пальцами, но не видел. Я падал, падал, и в этой текучей черноте нечего было делать, не о чем думать, не о чем беспокоиться, потому что я падал сквозь черноту. Незачем. Бесполезно.

— Ну вот, — послышался женский голос. — Сегодня вам с утра лучше. Гораздо лучше.

— Здравствуйте, сестра.

— Здравствуйте. Мы думали, вы так и не придёте в сознание.

— Где я?

— В госпитале, в Александрии.

— Сколько я здесь?

— Четыре дня.

— Сколько времени? Почему я ничего не вижу?

Судя по звуку шагов, она подошла ко мне.

— Мы просто наложили вам на глаза повязку.

— Надолго?

— Нет-нет. Не волнуйтесь. У вас всё хорошо. Вам так повезло!

Я поднёс пальцы к лицу, но не нащупал кожу. Под пальцами было что-то другое.

— Что у меня с лицом?

Она подошла к койке и положила мне руку на плечо.

— Вам больше не надо разговаривать. Вам вообще нельзя разговаривать. От разговоров вам станет хуже. Лежите спокойно и не тревожьтесь. У вас всё хорошо.