Лион де Камп - Экзальтированный Страница 3

Р. Хэнсом Далримпл был немного удивлен той мрачной откровенностью, с которой профессора отодвинули тарелки с порциями роскошного обеда. Он знал, что они вечно испытывают то легкое чувство голода, что знакомо всем, кто вынужден питаться в столовой колледжа. Многие подозревали существование тайной организации поваров, целью которой было не допустить, чтобы ясность мыслей студентов и преподавателей оказалась нарушена перееданием, но знали также, что и в большинстве других колледжей условия были почти такими же.

Далримпл отхлебнул кофе и проглядел записи в блокнотике. Сейчас поднимется Кук и произнесет пару приятных пустяков. Затем он объявит о пожертвовании Далримпла, на которое будет построено здание Далримпловской биофизической лаборатории, и об основании нового факультета. Все зааплодируют и признают, что биофизика слишком долго висела в пустоте между вотчинами факультетов зоологии, психологии и физиологии. Затем Далримпл встанет и скажет – конечно, в более торжественных выражениях: «Да бросьте вы, ребята, все это такие пустяки».

Доктор Уэнделл Кук торжественно поднялся, просиял улыбкой перед рядом белых манишек и произнес свои приятные пустяки. Профессора нервно переглянулись, когда появились признаки, что он начал сползать в свою любимую лекцию на тему «нет – никакого – конфликта – между – наукой – и – религией». Они знали ее наизусть.

Он уже добрался до версии 3А своего любимого детища, когда его лицо начало синеть. Нет, это вовсе не был тот серовато-пурпурный оттенок, что появляется на лицах задушенных и ошибочно называется «синим», а яркий и веселый цвет кобальтовой краски. Он прекрасно подошел бы для картины, изображающей парусник, плывущий под ясными небесами, или для униформы швейцара в театре. Но на лице президента колледжа он явно не смотрелся. По крайней мере, так показалось профессорам. Они зашевелились, оттопыривая манишки, вытаращили глаза и начали перешептываться.

Кук нахмурился, но продолжал говорить. Затем все увидели, как он принюхался, словно почуял что-то в воздухе. Сидевшие за столом оратора почувствовали слабый запах ацетона, но вряд ли он мог стать подходящим объяснением той имитации яйца малиновки, какой теперь стало лицо их шефа. Краска покрывала теперь все его лицо и забралась даже до того места, где у Кука должны были расти волосы. Немного окрасился даже воротник.

Сам Кук понятия не имел, отчего его слушатели начали перешептываться и раскачиваться, словно гребцы на палубе галеры. Он подумал, что с их стороны это очень невежливо. Поскольку нахмуренные брови не оказали должного эффекта, он резко сжал окончание версии 3А, деловым тоном объявил о сделанном пожертвовании и сделал паузу, ожидая гром аплодисментов.

Но он его не дождался. Правда, послышалось некое жиденькое похлопывание в ладоши, но никто, пребывающий в здравом уме, не назвал бы его громом чего угодно.

Кук скосил глаза на Далримпла в надежде, что стальной человек не почувствует себя оскорбленным. На лице Далримпла не отразилось ничего, и Кук приписал это его необыкновенной выдержке. На самом же деле Далримпл оказался настолько заинтригован синим лицом Кука, что даже не заметил отсутствия аплодисментов. Когда Кук представил его слушателям, ему пришлось несколько секунд собираться с мыслями.

Начал он довольно неуверенно:

– Джентльмены и уважаемые преподаватели... гм... конечно, я имел в виду, что вы ВСЕ джентльмены... Я припоминаю историю о фермере-птицеводе, который женился... то есть, собственно, не ЭТУ историю, а про студента-богослова, который помер и попал в... – Тут Далримпл поймал взгляд декана богословского факультета и перескочил снова: – Может, я лучше... э-э... расскажу историю о шотландце, что заблудился по дороге домой и...

История, честно говоря, оказалась неплохой, но смеха практически не вызвала. Вместо этого профессора начали раскачиваться, словно облаченная в манишки компания восточных аскетов за молитвами, и зашептались снова.

Далримпл оказался сообразительнее Кука. Он наклонился к нему и зашипел в его ухо:

– У меня что-нибудь не в порядке?

– Да, ваше лицо стало зеленым.

– Зеленым?

– Ярко-зеленым. Примерно, знаете, как молодая травка.

– Гм, в таком случае может быть вам будет интересно узнать, что ваше – синее.

Оба ощупали свои лица. Сомнений не осталось: на них был нанесен свежий, еще влажный слой краски.

– Что это еще за шуточки? – прошептал Далримпл.

– Не знаю. Лучше продолжайте свою речь.

Далримпл попытался, но мысли его безнадежно спутались. Он выдавил пару фраз о том, как счастлив он сейчас находиться среди вязов, плюща и традиций старого Эли, и плюхнулся на стул. Его лицо стало его угрюмей. Если над ним так подшутили – что ж, он еще не подписывал никаких чеков.

Следующим в списке стоял лейтенант-губернатор штата Коннектикут. Кук вопросительно посмотрел в его сторону.

– А если и я окрашусь в какой-нибудь цвет, когда встану? – пробормотал тот.

Вопрос о том, следует ли его чести выступать, так и остался нерешенным, потому что именно в это мгновение на одном из концов стола появилось нечто. Это была зверюга размером с сенбернара. Она была похожа на обычную летучую мышь с той разницей, что вместо крыльев у нее были лапы с круглыми подушечками на концах пальцев. Глаза у нее были величиной с тарелку.

Всех обуяла паника. Джентльмен, сидевший к ней ближе всех, резко откинулся назад и едва не упал вместе со стулом. Лейтенант-губернатор перекрестился. Профессор-зоолог из Англии надел очки.

– Клянусь Юпитером, – воскликнул он, – это же радужный тарсир! Только немного великоват, вы не находите?

Тарсир натуральных размеров с удобством разместится у вас на ладони, он довольно симпатичен, хотя и немного смахивает на привидение. Но тарсир подобных размеров – это не то зрелище, на которое можно бросить мимолетный взгляд и продолжать заниматься своими делами. Оно ошарашивает вас, лишает дара речи и может превратить в вопящего психа.

Тарсир тяжелыми шагами измерил все три с половиной метра стола. Все были слишком заняты тем, чтобы оказаться от него подальше, и никто не заметил, что он не бьет бокалы и не переворачивает пепельницы, а самое главное – того, что он слегка прозрачен. Добравшись до противоположного края стола, он исчез.

Любопытство боролось в Джонни Блэке с лучшими побуждениями его медвежьей натуры. Любопытство подсказывало, что все эти странные события происходили в присутствии Айры Мэтьюэна. Следовательно, Мэтьюэн являлся по меньшей мере многообещающим подозреваемым. «Ну и что? – отвечали его лучшие побуждения. – Он единственный человек, к которому ты по-настоящему привязан. Даже если ты узнаешь, что он главный виновник, то не станешь его выдавать, верно? Не суй-ка лучше свою морду не в свое дело и не вмешивайся».