Сергей Булыга - Дикенц Страница 3

Я и выскочил прочь.

Пришел в редакцию - а там уже цирюльня. Там зубы рвут и кровь пускают.

- Нет, - говорят, - таких газет не знаем. Мы вообще печатных слов не чтим. Иди прочь!

Пришел к себе домой... а у кухарки на кухне квартальный сидит!

- А, - говорит,- поднадзорный! Иди-ка сюда!

Не пошел, а убежал. Так и мыкался с места на место. Нигде долго не держали. Говорили:

- Политический! - и тут же расчет.

И таким вот обидным манером дошел я до самой крайней жизни. Господам, что на извозчиках катаются, желал приятных аппетитов и пред ними двери в ресторанах открывал. Двенадцать лет! А на тринадцатый...

- Э, старый знакомый! - кричат. И за щеку треплют. Я глянул... и обмер! Карп Дикенц! Цилиндр, баки, пелерина, тросточка. Сам рыжий, а баки седые.

- Откуда? - говорю.

- Оттуда, - отвечает. - Два месяца, как отвалился, - и хмыкнул. Зайдем?

- Что вы, что вы, не смею!

Но он меня за шиворот - и заволок.

Сели за центральный стол. Он поесть заказал. Половой:

- А что будете пить? Может, виску?

- Нет, - отвечает Дикенц, - только чай.

Сидим, едим, пьем чай. И Дикенц говорит:

- Я двенадцать лет хмельного в рот не брал. Там с этим строго. И, знаешь, отвык! И тебе благодарен. Ведь кабы не твой донос, кабы не каторга, давно я б спился!

Сидим, пьем чай, молчим. Но не выдержал я, говорю:

- Ну а эти... - и шепчу: - Пасьянсы?

Дикенц нахмурился. Долго молчал, а потом говорит:

- Тут тоже как отрезало. Я, во-первых, их не помню, а во-вторых, боюсь, что вспомню. Я, брат, за колючим забором такое видал!.. - и замолчал, закрыл лицо руками.

Сидим и молчим. Я двенадцать лет как следует не ел, а вот теперь, хоть стол от разносолов ломится, в тарелки не смотрю и жду, что он еще скажет.

А он улыбнулся, сверкнул желтым глазом и дальше:

- Ничего, приспособился. Я теперь детские сказки пишу - оно безопасно и прибыльно. Вот еще семь тысяч накоплю и опять сиротский дом построю, хороших воспитателей найму. Пусть детишек грамоте научат, геометрии и философии. Вдруг из них кто-нибудь в Дикенцы выйдет, но только в смелые! Я ж человек пропащий, трус благонадежный.

И замолчал, задумался. А после встрепенулся, весь засиял и говорит:

- Но не всегда я такой! Вот, сочинил намедни сказочку, послушай...

- Нет, - говорю, - премного благодарен. Не гневайтесь, но мне пора, вскочил и выбежал за дверь.

Иду по улице и думаю: чур, чур меня! Опять во грех ввести желаете?!