Роджер Желязны - Жди нас, Руби-Стоун Страница 3

— Ты говоришь прекрасно, Дорогая! — отвечала я пылко и вновь придвинула к себе чашу с согревающим напитком. — Да и напиток этот превосходен!

— О да!

— Люблю тебя.

— И я тебя люблю.

— А как прекрасен Руби-Стоун! Как он нежен!

— О да! И грациозен!..

— Как я была горда, когда в Жилище мы его несли!

— Я тоже! А помнишь танец в небесах? О, как он был великолепен... И выбранный тобою камень был лучше всех. Он в свете солнечном так пламенел!

— А вечером рубина блеск нежнее стал и мягче...

— Да, ты во всем права. И все будет прекрасно.

— Да, я уверена.

Мы допили свой напиток и уже собирались уходить, когда Землянин вновь наполнил наши чаши.

— За счет заведения. Свадебный подарок.

Я поглядела на Квиб. Квиб — на Торговца Хокинса, потом на меня. И мы снова сели и прильнули к сладостным чашам.

— Спасибо, — сказала я.

— Да-да, спасибо, — сказала Квиб.

Наконец мы снова встали, твердо намереваясь уйти. Я, правда, двигалась несколько неуверенно.

— Давайте я еще налью.

— Нет, это будет слишком. Нам уже пора.

— Может, хотите переночевать у меня? Это можно.

— Нет. Нам нельзя спать, пока все не завершится.

И мы направились к двери. Мне казалось, что пол плывет и качается подо мною, но я все-таки добралась до порога и выползла на веранду. Прохладный ночной воздух отлично освежал после духоты помещения. Я поскользнулась на ступеньках. Квиб бросилась было, чтоб поддержать меня, но тут же отступила назад.

— Прости, Возлюбленная, мой порыв.

— Конечно, Дорогая, все в порядке.

— Спокойной ночи вам обеим. И желаю удачи, — крикнул Торговец Хокинс.

— Спасибо.

— Спокойной ночи.

И мы пошли дальше, через холмы, а затем снова куда-то вниз. Через некоторое время я почувствовала запах сырости, и мы вышли через Лес к ручью. Луны уже сходили с небосклона, на котором мерцали мириады звезд. Меньшая луна, когда я поглядела на нее, вдруг раздвоилась, и я поняла, что это, вероятно, следствие выпитого в таком количестве согревающего напитка. Когда я опустила глаза, то заметила, что Квиб стоит совсем рядом и пристально меня разглядывает.

— Давай-ка здесь немного отдохнем, — сказала я. — Мне это место нравится. — Я указала на полянку под небольшим деревцем.

— А я тогда вон там присяду, — сказала Квиб, отходя на противоположный конец полянки, к огромному валуну.

— Меня тоска по Руби-Стоуну снедает, — сказала я.

— Я тоже по нему грущу, Любовь моя.

— Как я мечтаю выносить то семя, которым он меня одарит!

— И я хочу того же, моя Радость!

— Но что это за шум?

— Какой? Я ничего не слышу.

Я прислушалась, но странные звуки больше не повторились.

— Я слышала, что те, кто покрупнее — как я, пожалуй, — способны больше выпить того напитка, и он им не во вред, — задумчиво проговорила Квиб, кивая головой и глядя во тьму.

— Мне тоже довелось об этом слышать. Тебе подходит это место, Дорогая?

Квиб встала.

— Как было б глупо, Дорогая, сказать, что нет. Пусть наши души вечно пребывают в мире.

Я продолжала сидеть, как сидела.

— А разве может быть иначе, о моя Квиб?

Я нащупала свои палки с когтями, напоминающие пряжку на поясе.

— Поистине ты сама доброта и нежность... — начала Квиб...

...И бросилась на меня, широко раскрыв жвала, стремясь нанести смертельный укус.

Я ударила ее в грудь палкой с когтями и откатилась в сторону. Тут же вскочив, я распорола второй палкой ее огромный фасеточный глаз, в котором отражались, сверкая, луны и звезды. Квиб засвистела от боли и отпрянула назад. Я снова подняла обе палки и со всей силой нанесла новый удар, глубоко вонзив когти над спинной пластиной ее хитинового панциря, чуть ниже ее милой, такой дорогой мне головки. Она засвистела еще громче и упала на спину, увлекая мое оружие за собой. Я почуяла запах соков ее тела и запах ее страха...

И всей своей тяжестью обрушилась на нее, широко разинув жвала и вцепившись ей в голову. Квиб еще несколько мгновений сопротивлялась, потом застыла без движения.

— Нежна будь с Руби-Стоуном, — прошептала она мне. — Ведь он так мил, так хрупок, наш супруг...

— Спокойна будь, Любимая моя, — отвечала я, нанося ей последний укус...

Я лежала поверх ее тела, затвердевшего и безжизненного, укрывая его своими теплыми подкрылками.

— Прощай, Лесная жница! Прощай, Любовь моя... — шептала я.

Потом поднялась и разгрызла своими жвалами ее хитиновый панцирь. Она была такая нежная внутри! Мне нужно было всю ее поглотить и отнести назад, в наше Жилище, к нашему Руби-Стоуну. И я начала Пиршество Любви.

Давно уже наступил полдень, когда я до блеска вычистила панцирь Квиб и вновь собрала его воедино, скрепив тончайшими травяными волокнами. Когда я повесила Квиб на дерево, ее панцирь начал тоненько позвякивать при налетающем ветерке.

Откуда-то доносился еще какой-то странный звук, тяжелое, низкое, совершенно неестественное гудение. Нет! Не может быть! Не может быть, чтобы этот Землянин осмелился преследовать нас со своим ящиком для картинок!..

Я огляделась. Не его ли гигантская тень скрылась за холмом? Я еле двигалась. Нет, преследовать его я была не в состоянии. Да и не была ни в чем уверена, понимала, что никогда не смогу обрести такую уверенность... Сейчас, немедленно, мне нужен был лишь отдых, сон...

С огромным трудом, тяжело переваливаясь, я дотащилась до валуна и устроилась возле него. Из пустого панциря моей возлюбленной ветерок доносил до меня голос ее души...

...Усни, шептала она, усни. Я с тобой, навсегда с тобой. Ты заслужила это счастье и эту честь, Любовь моя. Да пребудут вечно в мире наши души...

Да, мне нужно, мне совершенно необходимо было уснуть, поспать, прежде чем пускаться в обратный путь. Руби, Руби-Стоун ждал меня, и камень огненного цвета сиял на его челе, восхитительный, ярко пылающий в солнечном свете, мягкий и нежный в сумерках... Твое ожидание, Руби-Стоун, почти подошло к концу. Еще совсем немного, и мы вернемся к тебе. Наш поединок любви завершен... Я уже вижу наше Жилище, наш Дом, ясно вижу его, ведь там мы оставили тебя... И скоро твой огненный камень засверкает рядом с нами. И мы отложим для тебя яички. Мы будем кормить тебя. Скоро, уже скоро... Кажется, опять там мелькнула эта тень, но мне не разглядеть... Впрочем, это тебя не касается. Я спрячу свой позор в себе — если это действительно такой уж позор — и никогда не расскажу о нем никому... Наша возлюбленная Квиб все еще поет там, на дереве, и во мне. Поет о мире; о мире, о нашем брачном слове, данном друг другу, об извечном возвращении Яйца. Что же еще может иметь значение, мой Дорогой? Разве что-то другое может сдержать полет или украсить чело одиночества, кроме сияющего рубина, символа нашей любви, Руби-Стоун?