Джон Шерри - Фосфор Страница 3

Ее наморщенный лоб и изредка подергивающиеся уголки рта подсказывали мне, что она продолжает испытывать боль; немногим выпадало увидеть столь прекрасное зрелище! Как мечтал я нести ее все пять миль, не милю!

Она открыла глаза.

- Я не назвала вам своего имени.

Я готов был рассмеяться. Какая мне разница, как ее зовут?

О Господи! что она произнесла?

- Меня зовут Эдит Гаррен.

Ее слова впились в мое сознание раскаленным железом.

Голова пошла кругом, я споткнулся.

Она вскрикнула от боли, затем продолжала:

- Я единственная дочь майора Гаррена.

Я взял себя в руки, с трудом подавив бурю чувств.

- Эдит Гаррен! Майор Гаррен!

- Сейчас я живу у миссис Мэвис, так как отец уехал в Америку.

О небеса! неужели это было предначертано? Я, Дэвид Мортон, полюбил и держал в объятиях дочь человека, уничтожившего моего отца. Я поклялся завладеть ее рукою и сердцем!

Не знаю, как прошел я остаток пути. Я пришел в себя у ворот дома миссис Мэвис.

Все уже возвратились и, завидев нас, поспешили к воротам. Не найдя девушку в лесу, друзья решили, что она, должно быть, отправилась домой.

Вернувшись, они узнали, что домой она не приходила, очень встревожились и собрались было снова идти в лес на поиски.

Наше появление, конечно, развеяло их страхи - по крайней мере в том, что касалось ее исчезновения.

Я внес девушку в дом, как следует забинтовал ее ножку и был вознагражден благодарностями хозяйки и приглашением остаться на обед, от которого я отказался. Я ушел, обещав вернуться поутру и проверить состояние больной.

По возвращении домой я едва успел переодеться к обеду и потому решил, что расскажу матери о случившемся позднее.

За обедом я спорил сам с собой - и пытался убедить себя, что мисс Гаррен мне безразлична.

Но чем больше я размышлял, тем яснее мне становилось, что никакую другую женщину я никогда не сумею полюбить. Я понимал, что не имеет смысла рассказывать матери о происшествии, если я не могу поведать все; зная, как сильно могут ранить ее мои слова, я решил пока молчать.

Всю ночь я ворочался, не в силах заснуть, и еще до рассвета встал, оделся и вышел из дома.

Какая-то сила словно вела меня к месту вчерашнего приключения. Я закурил сигару и направился к лесу.

Очутившись в лесу, я продолжал идти, сам не зная, в каком направлении двигаюсь. Когда на востоке заалели первые лучи солнца, я увидел, что нахожусь у ручья, в воды которого я погрузил свой платок прошлым вечером; я понимал, что полянка, где я нашел Эдит (к собственному удивлению, я мысленно назвал ее по имени), должна быть где-то неподалеку и отправился на поиски.

Я зашагал вдоль ручья и вскоре дошел до места, где намочил платок; затем я пошел по своим следам и легко нашел полянку.

Первым мне бросился в глаза башмачок, что я срезал накануне с ее ножки; рядом лежал листок бумаги. Я поднял его и развернул. Это было письмо от майора

Гаррена, адресованное Эдит и начинавшееся словами «Мое дорогое дитя».

По множеству ласкательных имен нетрудно было догадаться, что он души не чаял в дочери.

В конце он писал, что через несколько месяцев рассчитывает вернуться в Англию. Далее шел постскриптум, гласивший: «Не встречался ли тебе доктор Мортон? Я слышал, что в Кенте такой практикует».

Я сел у берега и глубоко задумался. Внезапно меня осенила мысль: «Возможна ли месть страшнее, чем лишить этого человека единственной дочери?»

Я возвратился домой.

После завтрака я нанес визит своей пациентке. По прибытии меня тепло встретила миссис Мэвис; она провела меня в гостиную, где на диване лежала Эдит.

Мне показалось, что девушка обрадовалась; она вся залилась краской, благодаря меня за спасение и даже не зная, какое наслаждение доставила мне эта услуга.

Опухоль на лодыжке не уменьшилась, чем я втайне был даже доволен, так как нашел предлог некоторое время навещать больную.

В разговоре Эдит заметила:

- Мне кажется, папа знал вашего отца, доктор Мортон. В последнем письме он спрашивал, не встречалась ли я с вами.

- Вполне может быть, - ответил я. - Смутно припоминаю, что он бывал у нас, когда мы жили в Пекхэме.

Мне предложили остаться на ланч. Я принял приглашение и держался со всей любезностью.

День за днем продолжались мои визиты, но наконец всякая нужда в постоянных посещениях отпала - Эдит совершенно выздоровела.

Прошло около двух месяцев, я сделал ей предложение и она согласилась стать моей женой.

Нужно было сообщить об этом матери, которая ничего не знала об Эдит.

Мать была поражена и сперва отказывалась поверить, что я обручился с дочерью убийцы своего отца, как она настойчиво именовала майора.

Но после встречи с Эдит и моих объяснений, заключавшихся в том, что нельзя представить большее наказание для Гаррена, нежели брак его дочери с сыном человека, доведенного до смерти его предательством, она разделила мою точку зрения.

Эдит написала отцу, сообщив ему о нашей помолвке.

Однако я твердо решил, что ничто не заставит меня отказаться от намеченной цели, и подкупил одного из слуг; тот принес мне ее письмо - ведь я понимал, что майор, узнав о нашей помолвке, прибудет с ближайшим пароходом и я навсегда потеряю Эдит.

Я был готов сделать все, что было в моих силах, чтобы этого не допустить.

Мы спешили со свадьбой и вступили в брак через четыре месяца после помолвки. Медовый месяц мы провели в Лондоне, где оставались три недели.

Эти три недели стали ярким оазисом в горестной пустыне жизни.

Мы вернулись в Кент и поселились в доме моей матери.

Эдит написала в Америку; в письме она рассказывала отцу о нашем браке и выражала надежду в скором будущем его увидеть. Я не думал, что он приедет - и я оказался прав.

Мы с нетерпением ждали, но ответа так и не последовало.

Некоторое время спустя мы получили письмо от поверенного майора Гаррена; он сообщал о смерти отца Эдит и о том, что майор, по причине замужества дочери, завещал распределить все свое состояние между благотворительными обществами.

Восемь месяцев я был счастлив, а затем пришла беда.

Моя жена умерла при родах.

Через три дня умер наш малыш.

Я был разбит.

У меня развилось воспаление мозга, и я полгода провел в постели.

Наконец я начал понемногу вставать. Я был тенью себя прежнего, худ и истощен болезнью.

Мать отвезла меня к морю, где мы оставались еще полгода. Затем я вернулся к своей практике.

Но несчастья продолжали преследовать меня - спустя полтора года после возвращения в Кент моя мать (всегда отличавшаяся хрупким здоровьем) умерла от чахотки.