Анатолий Днепров - Разговор с чужой тенью Страница 3

– Да, но я имею право…

– Лично вы – да, – перебил Касьянов. – Но не она. Вам много лет, и вас уже ни в чем не переубедишь.

Я почувствовал, что бледнею.

– Послушайте, профессор. Даже ваше звание и ваше положение не дают вам никакого права указывать мне, когда, где, кому и что могу я или не могу говорить. Наука не постоялый двор, а научные работники не послушные мулы. Разрешите мне иметь по всем пунктам свое собственное мнение и высказывать его при обстоятельствах, которые больше всего устраивают меня, а не вас.

Взбешенный, я покинул кабинет и вернулся в лабораторию. Я подошел к рабочему столу Галины и громко, чтобы все слышали, спросил:

– Чем вы сейчас занимаетесь?

Она встала и протянула мне листы бумаги.

– Вот, новый алгоритм эмоциональной динамики человека. Разработка профессора Касьянова…

Я вырвал из ее рук бумагу и пробежал глазами аккуратные строчки.

– Бросьте заниматься чепухой! Не для того мы здесь работаем, чтобы проверять сомнительные идеи…

– Я ему сказала то же самое… – сказала Галина.

– Вы?

– Да. Когда он объяснил мне содержание работы, я сказала, что он несет чепуху.

– Вы сказали Касьянову, что он несет чепуху? – воскликнул я.

Она удивилась.

– А что же здесь такого? У меня с вами одна и та же точка зрения…

«Так вот почему взбеленился старик!»

Несколько минут я стоял в нерешительности. Мне показалось, что за моей спиной хихикнули. Я обернулся и увидел, что дипломники серьезно и сосредоточенно возились у своих схем и приборов.

– Ладно, Галя, – сказал я, немного успокоившись. – Продолжайте работу. Неладно все получилось. А вообще… Я бы вам не советовал разговаривать с профессором Касьяновым в таком духе…

Она едва заметно улыбнулась.

– Вот еще один элемент, который он не предусмотрел в своем алгоритме…

– Какой?

– Способность человека к компромиссам со своей совестью.

Я так и сел. На этот раз дипломники действительно прыснули от смеха. Мне ничего не оставалось делать, как поспешно покинуть лабораторию. До конца рабочего дня я просидел в библиотеке.

Мне было стыдно за себя. Как она меня поддела! Компромисс со своей совестью? Больше того, со своими убеждениями! Чушь какая-то. Нужно во что бы то ни стало объясниться с Галиной. Она может подумать, что я совершенно беспринципный человек…

Я вышел в институтский двор и вдруг увидел Галину. В обществе обоих дипломников она шла к новому флигелю, справа от главного здания. Сердце у меня сжалось. Она шла медленно, опустив голову, а дипломники что-то убежденно говорили ей, размахивая руками.

– Галя! – крикнул я.

Все трое оглянулись. Вдруг один из парней схватил Галину за руку и почти бегом повлек ее прочь. Они скрылись в подъезде нового флигеля, и второй лаборант плотно закрыл за собой дверь. Несколько минут я стоял, как вкопанный. Первым моим движением было бежать за ними. Но я сдержался. В конечном счете Галина молода и свободна, и ей самой решать, с кем встречаться.

Целый вечер я просидел на скамейке в парке, на берегу реки, наслаждаясь гнетущей болезненной тоской. «Так тебе и надо, так тебе и надо, старый дурак», – время от времени шептал я себе.

4

После этого случая я несколько дней подряд был подчеркнуто сух со всеми сотрудниками лаборатории, особенно с Галиной. Иногда я делал ей резкие замечания, и, когда она укоризненно и удивленно смотрела на меня, я отводил взгляд в сторону. Но больше всего от меня доставалось дипломникам. По нескольку раз я заставлял их переделывать матрицы памяти, перепаивать схемы, по-новому решать монтажи. Угрюмо и беспрекословно они выполняли все мои распоряжения. С профессором Касьяновым я держался официально и сдержанно. Старик, наверное, понял, что я обижен, и однажды, задержав мою руку в своей, промолвил:

– Да полноте же, Виктор! Я уже все забыл, а вы дуетесь. Забегайте ко мне после работы, я приготовил против вас такой аргументик, что вы просто ахнете! Кстати, как ребята справляются с новыми типом вероятностной памяти? Как идет у них работа?

– Медленно, – угрюмо ответил я. – Мало того, что мы получили не очень качественные радиокомпоненты. Из сотни туннельных диодов добрую половину нужно отсеивать…

– Я вас очень прошу проследить за тем, чтобы этот блок ребята сделали как следует. От него зависит очень многое. Так зайдете после работы?

Но к Касьянову после работы я не пошел, и вот почему. Когда сотрудники разошлись и в лаборатории воцарилась полная тишина, я вдруг почувствовал, что я не один. Мне даже стало немного жутко. Я огляделся и в самом дальнем углу, за шкафом с химической посудой, за маленьким столиком увидел Галину. Я поспешно подошел к ней.

Она сидела, уронив голову на руки, и тихонько плакала.

– Галя, что с вами? – спросил я, трогая ее за плечо. Она вскочила и отшатнулась.

– Не подходите ко мне, не трогайте меня, – прошептала она.

– Хорошо, хорошо. Но объясните, почему вы плачете? Кто вас обидел?

– Вы.

– Я?

– Да, вы. Я была на вашей стороне. Я защищала ваши убеждения, как могла… А вы на меня накричали… И теперь ваше отношение ко мне стало таким странным… Мне тяжело… Очень тяжело…

Удивительна душа человека! Она призналась, что ей тяжело, и мне сразу стало очень легко. Как тут не вспомнить Лермонтова: «Мне грустно оттого, что весело тебе…»

Я ласково засмеялся.

– Не принимайте все так близко к сердцу.

Она вдруг заговорила взволнованно и убежденно:

– Я молода и глупа. Я не знаю и тысячной доли того, что знаете вы или профессор Касьянов. Очень часто то, что я говорю, идет не от разума, а от сердца… Когда человек мало знает и еще не научился самостоятельно мыслить, он все принимает на веру. Я вам всегда так верила, так верила…

Она снова закрыла глаза руками и заплакала.

– Да полно, Галя! Не надо так… Конечно, вы молоды, но зато у вас все впереди. И знание, и самостоятельная работа, и большое чувство.

Понемногу она успокоилась. Я предложил пойти погулять, и она согласно кивнула и даже улыбнулась.

Мы пришли на ту самую скамейку над рекой. К Галине вернулось ее прежнее спокойствие, а ее глаза, как мне показалось, стали более ласковыми и добрыми. Мы поговорили о каких-то пустяках, потом замолчали. Когда зашло солнце и спустились короткие осенние сумерки, я подвинулся к ней и тихонько положил ладонь на ее руку. Рука у нее была очень маленькая и холодная. Я снял пиджак и набросил его на плечи девушки. Она не пошевельнулась.

– И это Касьянов хочет переложить на язык формул, – прошептал я.