Владимир Алько - Второе пришествие инженера Гарина Страница 30

Могильный холмик задрожал, осыпался, и человек-крот, гнусно кашляя и отряхиваясь, встал на четвереньки. Был он слаб и беспомощен, к тому же почти слеп. Вчистую – новорожденный из грязи. Наконец, после многих мучительных усилий, ему удалось укрепить себя, подобно полипу, на мшистом валуне. Отдышавшись, он задрал голову, пытаясь увидеть, какое оно, небо? Но так до конца и не прозрел, и, ориентируясь больше по сходу с холма да той резвости, с коей несли его ноги, заковылял вниз.

К вечеру в городок вступило жуткое существо, будто сошедшее с холста модерниста Энсора «Въезд Христа в Брюссель». Это был когда-то прилично одетый, для гор, человек в высоких шнурованных ботинках, теплой штормовке, и, быть может, не менее благообразен ликом. Когда-то! Теперь же его седеющие волосы были перепачканы и слиплись от грязи. Лицо с одной стороны было помято, осклизло и позеленело, точно брюхо у перезимовавшей лягушки. (Бр-р-р!!!). С другой – совсем почернело и как-то вытекло, будто сгнившая слива. Вместо ушей – почерневшие хрящи. Нос – неопределенной формы, резко укороченный, покрытый коростой. Лоб этого, с позволения сказать, субъекта, просвечивал костью, словно бедолагу хватанули кастетом. Все целиком лицо было цвета земли, пережженной для каких-то технологических целей, с примесью портландцемента и каолина. Перчатки свои он так, видимо, и не снял, несмотря на теплый день. Если только эти буро-зеленые ошметки можно было признать таковыми. Переменчивым шагом, зигзагом, этот новочеловек вступил в пределы окраинных домов городка К.

*** 32 ***

У порога одного такого дома-барака просиживал старый горняк, без малого тридцать лет проведший в рудничных отвалах: полуослепший, ломанный-переломанный, волочащий левую ногу, а сейчас вздрагивающими пальцами набивающий курительную трубку. Уж он-то знал бедовую жизнь, видел товарищей, которых словно грязную порченную брюкву высыпали из подъемных клетей. Крутя носом от тяжкого духа и ожидая, когда подошедший бродяга разлепит губы и заговорит, он закурил, пряча лицо в дым.

– Я гер-р… докт… минр-аук (минералогических наук) фон Ба-льк… нужд… мед… Вот. Топ, – кончаясь, пролепетал незнакомец.

– Ах. Так и надо было говорить сразу, – самодовольно, больше по догадке, понял горняк. – Иди прямо, и так до самого центра, до площади. Не доходя, увидишь проход под сапогом с каблуком (сапожная мастерская), это тебе не надо. Второй дом за углом… еще проулок – тебе и лазарет, – и горняк затянулся глубже, отвернув лицо.

Мерзко кашляя и смердя, отплевываясь паренхимой легких, этот полутруп удалился.

*** 33 ***

Отдуваясь и утирая повлажневший лоб, действительно бывший военврач Мольтке (навидавшийся ужасов войны), не знал, с чего ему и начать. Он то брался за писанину, открывая тем историю болезни, то в упор начинал разглядывать сидевшего перед ним невообразимого вида пациента. В процедурной – дежурная медсестра готовила перевязочный материал и кипятила инструменты. С полчаса назад, обозленный тем, что его с позднего ужина вызвали в часть, Мольтке вышел из дома после целого дня забот и тревог. Правда, на удивление все сошло достаточно благополучно, и это-то после такой грозы и ураганного ветра. Сорвало несколько крыш в бедняцких районах, поломало деревья, наделало переполоха среди домашней твари. Похоже, что метеорологам придется менять свои воззрения на природу атмосферических явлений, и признать существование грома среди ясного неба и урагана, свободно блуждающего, подобно комете во вселенском пространстве. В процедурной раздался звон инструмента, выпавшего из рук медсестры. Мольтке вздрогнул: каждому надо заниматься своим делом. Но ему-то, прежде, надо будет разобраться с этим феноменом, забредшим в их город. Он обратился к пациенту:

– Что все-таки вас особенно беспокоит? – сказал и резко высморкался. Не глядя на пострадавшего, прошел к высокому застекленному шкафу, где у него были известные всему миру снадобья: зеленка, ихтиолка, борный вазелин, цинковая присыпка и клистирные трубки. Предчувствуя недоброе, он достал из потайного отделения склянку с морфием.

Подошедшая медсестра сказала ему что-то на ухо, не относящееся к делу, подсунула документы пострадавшего. Мольтке вычитал по слогам, как малограмотный:

– Гм. По-чет-ный член… гео-графи-ческо-го общества… Надо же. Доктор ми-не-ра… логических наук, фон Балькбунд. Секретарь пангерманского… Что же занесло сюда ваше высочество?

Барон, предоставленный самому себе, тихонечко подвывал. Но странно, казалось, что делал он это скорее по какому-то душевному расположению, нежели от физической боли. А причин завывать, меж тем, было предостаточно. То, что с первого взгляда можно было принять за автомобильные перчатки, оказалось кистями рук… – буро-зелеными, лапчатыми и пузырчатыми, местами со сползшей кожей. Сложил он их перед собой лодочкой.

– Вы хоть что-нибудь предприняли? – недовольно обратился Мольтке к медсестре. – Неужели нельзя было произвести хотя бы наружный осмотр? Освободить от одежды. Вырезать эти лохмотья!

Медсестра затрясла головой, увлекая доктора в нишу, где находилась раковина для мытья рук, забормотала в ухо, – из чего он смог разобрать, что белье фона врезалось в тело так, будто вмерзло в мороженое мясо, и что счищать это надо до самых костей. Мольтке постоял задумавшись. Почему-то ему не хотелось заговаривать с пострадавшим, ни по врачебному долгу, ни просто по-человечески. (Впоследствии он припомнил себе это). Не хотелось переходить и на титулы.

– Что же, произведем для начала поверхностный осмотр, – бодро начал он, переходя обратно в свой кабинет. – Так. Голова. Шея. Гм… Заметны обширные пролежни.

Мольтке велел медсестре протереть черные, бурые и позеленевшие места спиртом и наложить бинт с цинковой присыпкой. Особенно его беспокоили руки больного и остатки ушных хрящей. В виду были следы сильного обморожения, и с тем что-то тягостное, взывающее к воспоминаниям и что мерзко воняло.

Он раскрыл своеобразный журнал «прихода-расхода» больных. Записей было немного. Рудокопы редко обращались за помощью. Копи были давно заброшены, калечить и убивать завалами породы больше было некого. Прочие местные предпочитали самолечение или обращались за снадобьем в аптеку, к тощему «пиявочнику» Шнитке. Ходил и рейсовый автобус до Штутгарта, куда можно было обратиться за реальной медицинской помощью.

– «Переломов, вывихов не наблюдается. Ссадины, ушибы – незначительны. Местами сильное обморожение», – записал Мольтке в графе неотложной помощи, нахмурился и отложил ручку. Трудно было предположить, что пожилой человек добрался в одиночку до самых вечных снегов… свалился там в обморок, пролежал два, три дня, и затем отправился восвояси, вниз, к подножию горы.