Тим Пауэрс - Ужин во Дворце Извращений Страница 30

Со стороны центра спирали до него вдруг донесся полный боли вскрик и шум тяжелого удара, и он сообразил, что далекое бормотание, на которое он поначалу не обратил внимания, на деле оказалось ритуальным сойеровским «Слейся с Господом!». Теперь он слышал и шорох одежды, и участившееся дыхание соседей — люди в спирали застывали в напряженном ожидании. Многие зажмуривались и, казалось, впадали в транс, и Ривас понял, что если кто-нибудь из продвинутых мужчин — женщины, разумеется, никогда не доходили до такой степени распада личности — и начнет вещать, то это произойдет именно сейчас. Этакий блюз «Севативидам», подумал Ривас.

Так оно и вышло. Двое мужчин, стоявшие в следующем перед ним ряду, заговорили совершенно одновременно — даже короткие вдохи между фразами следовали в унисон.

— Гм? — произнесли они. — Гм! — Теперь к ним присоединилось еще двое. — Да, да, варево удалось на славу… Посмотрим, да, густо, густо, вкусно… Помогите же мне разогреть его, детки, ну-ка уделите мне каждый своего огня…

Бесшумным, но решительным шагом в спираль вступили несколько пастырей. Они шли, задерживаясь перед каждым из вещателей ровно настолько, чтобы без малейшей злобы, но со всей силы врезать тому под дых.

Под конец вещал только один:

— Новички… новички всегда желанны… о, что за стайка, как вкусно, вкусно… да, детки, посмотрим, хватит ли у вас сил встряхнуться, а? Призовите тритона, пусть приготовит горячий ужин для вашего морского царя, хо-хо… — Тут гулкий удар оборвал и этот голос. Несмотря на эти помехи, монотонно повторявшееся «Слейся с Господом» и следовавший за ним шум падения очередного тела продолжались, как ни в чем не бывало.

Ривас пожалел, что не трезв: как раз сейчас ясность мысли была бы как нельзя кстати. Боже мой, подумал он, да они же говорят по-английски! Это поражало еще сильнее, чем простая тарабарщина. Как все-таки им это удается: говорить с такой потрясающей синхронностью? Может, они репетируют? Да нет, это невозможно: большинство продвинутых даже есть сами не могут…

И почему пастыри начали их глушить? Раньше, когда те несли тарабарщину, они никогда не делали этого.

Уж не боятся ли они того, что те могут открыть?

— Слейся с Господом. — Взвизг, удар. Интересно, подумал Ривас, где сейчас сестра Уиндчайм? Кое-кто из новеньких плакал: для человека непривычного причастие — зрелище довольно жутковатое. Интересно, глубоко ли она загнала точившие ее сомнения и какой эффект произведут на нее сегодняшние события и разговоры? Он оглянулся настолько, насколько позволяли приличия, но ее не увидел. Ну и пусть, подумал он. В конце концов, я за нее не отвечаю. Он зажмурился, словно впав в транс, и принялся ждать, пока сойер доберется до него.

Когда он снова открыл глаза, он к удивлению своему заметил, что прошло довольно много времени. Прямо перед ним в толпе образовался довольно большой просвет, усеянный телами — как безжизненными, так и дергающимися, будто им снился дурной сон. Несколько человек даже сумели уже подняться на ноги и остолбенело оглядывались по сторонам. Сойер находился совсем близко: от Риваса его отделяли всего два человека, — и тот пожалел, что не остался в трансе или в чем он там находился, чтобы не видеть приближающегося причастия.

— Слейся с Господом. — Юноша метнулся вперед и с таким стуком врезался лбом в утоптанную до каменной твердости землю, что Ривас не удивился бы, если бы тот убился. Он постарался сконцентрироваться на том, как предпочитает упасть сам: подогнув колени, чтобы сначала сесть, или попробовать охватить голову руками. Однако женщина за его спиной плакала так громко, что он никак не мог заставить свою одурманенную алкоголем голову работать.

Сойер перешел к пареньку, стоявшему рядом с Ривасом.

— Слейся с Господом, — произнесла фигура в белом балахоне и протянула руку. Парень зашипел, когда рука коснулась его лба, сделал попытку остаться на ногах, потом из носа его хлынула кровь, и он рухнул на землю словно оброненная вязанка дров. Красные брызги попали сойеру на рясу; впрочем, на ней и без того хватало кровавых пятен.

— Нет, — хныкала женщина за спиной у Риваса. — Я не хочу в Священный Город. Не так скоро.

Что-то в ее голосе показалось Ривасу знакомым, и он повернулся посмотреть на нее. Ей было около тридцати, чуть полновата, спутанные черные волосы свисали на покрасневшие от слез глаза.

Он услышал, как сойер остановился перед ним, и в то же мгновение узнал в этой женщине Уранию Бёрроуз и открыл было рот, чтобы заговорить с ней, и тут холодные, костлявые пальцы сойера коснулись его загривка.

Он не был пьян, хотя смутно догадывался, что только что был и что скоро снова будет — как только вернется назад, в свое тело. Пока что он наслаждался возможностью видеть в темноте и двигаться, не напрягая мускулов… впрочем, он остерегался перемещаться слишком быстро или слишком далеко, ибо знал, что запросто может улететь в небо и не найти дороги обратно.

Большой шатер находился далеко внизу под ним. Он поравнялся с вершиной холма, где совсем давно стоял с девушкой, и продолжал подниматься — должно быть, сильно ударился о землю там, внизу, и его отбросило сюда, — но так медленно, что знал: повода беспокоиться нет. Было так славно парить здесь в одиночестве, смутно помня об остальных, направлявшихся на юго-восток. Все они были связаны теперь с холодным, разумным предметом, который до него не мог дотянуться; каждые несколько секунд он ощущал, как еще один из них уходил туда… нет, не уходил, скорее, оказывался там, переставая существовать в шатре… А еще дальше, в темноте на севере и на востоке, ощущалось несколько независимых друг от друга встревоженных сознаний… одно из них, кстати, слегка подозрительное…

Вдруг он ощутил, что что-то в этой темноте знает о нем, наблюдает за ним. И он понимал, что может увидеть это, если захочет, ибо смотрел сейчас не глазами…

Но он испугался и захотел обратно, вниз, пытаясь отгородиться холмами от того, в темноте; одного желания было достаточно, чтобы двигаться, и ему пришло на ум, что страх в чистом виде, очищенный от гормонов и рефлексов физического тела, оказывает парализующее действие и что, если бы он не находился в своем теле совсем еще недавно, он, возможно, вообще не смог бы двинуться с места.

Эта тварь в темноте знала, что он отступает, и он чувствовал, какое удовольствие это ей доставляет.

Скоро, произнесла она без слов. Ты всегда любил меня больше всех. Только меня.

Он не пытался разглядеть ее, но понял, что это ничего не меняет, ибо и так прекрасно знал, на что она похожа. На него самого.