Виктор Ночкин - Русский космос Страница 30

Наконец расселись. Катька оказалась по правую руку от матери, Тимур – по левую. Ему в соседи достался Анатоль. И хорошо, что не дед. Губастый Михаил сел с краю, справа от невесты. Тим присмотрелся к будущему родственнику – наверное, скоро и за него придется молиться да лампадки зажигать? Он ведь такой же, как и другие миряне, добрый, хороший, но… простой?

Будущий зять тем временем завел целую речь. Какое сокровище Катерина, да как он счастлив, да как неудержимо станет о ней заботиться… Мать тоже в ответ начала говорить что-то долгое и значительное. Тут из телевида донесся звук колоколов, и все смолкли, уставившись в мерцающее окно экрана. И тогда Тим понял еще кое-что важное. Не то чтобы он этого не знал раньше – знал, конечно, но вот воочию увидел, как совершенно разные люди, только что говорившие каждый о своем, не слушавшие соседа, не желавшие знать ничего, кроме своих суетных словес, – замерли, притихли. И слова стали у всех общими – «Всевечный, един и неделим…» Мир – разделяет, молитва – соединяет! Только что за столом были миряне, каждый со своими мыслями, разговорами, мечтами, тайнами и мелкими тленными радостями, а теперь – единое духовное возвышение. Вот про что дед говорил, вот он, главный ритм, то, что сплачивает всех. Нет, не зря Тим приехал домой, стоило окунуться в мир, чтобы понять и почувствовать!

Едва моление окончилось, тут же прекратилось единство. Дед торопливо взялся за миску с яичным салатом, мама привстала и принялась назойливо предлагать Михаилу покушать того и этого. Катька сперва откинулась на спинку стула, потому что мама тянулась с тарелкой к будущему зятю мимо ее носа, а после налегла локтями на стол. И подумал Тим, что не только его к ним отношение изменилось, но и их к Тимуру – во всяком случае, матери с сестрой. Они теперь ощущают себя с ним неуверенно, будто не совсем понимают, как на него реагировать, на его поступки и слова, потому что чувствуют: брат и сын изменился, стал будто немного чужим. И дело тут, понял Тим, не столько в том, что он закончил Военно-Духовную Академию, стал иеросолдатом, сколько в языке, которым он с ними разговаривает, и соответственно в мыслях и чувствах, которые он теперь может выражать, а раньше не мог – они же не могли до сих пор.

Потом сестра плаксивым тоном попросила: «Мам, дай карточку, я третий канал включу», – и выразительно глянула на жениха. Михаил снова поблагодарил назойливую хозяйку: «Спасибо, Мария Федоровна, сейчас и этого попробую, сейчас…», – улыбнулся Катьке и нарочито неторопливо полез в карман – за карточкой. Тим опередил его, вскочил и почему-то виноватым голосом выпалил:

– Сидите, я сам! У меня достаток скопился, и премиальные, и командировочные…

Будто оправдывался. А почему? Честный достаток в родительском доме потратить на укладное телевиденье – почему же нет? Что в этом плохого? Эх, отвык от мира!

Приемный блок слизнул карточку, и внутри у него заскрежетало. Нечасто механизмом пользуются. Катька сорвалась с места, протиснулась мимо жениха – тот, скрипнув стулом, подвинулся, вжимая мягкий живот, – присела рядом с братом и зачастила скороговоркой молитву святой Кларе, покровительнице телевиденья.

Наконец прибор считал достаток, хрипло протрещав напоследок, мигнул зеленой лампочкой. По экрану пошли серые полосы – настройка на новый канал.

– Видишь, святая Клара помогла! А ты и не дотумкал, Тима, – победоносно объявила Катька, поднимаясь. – И чему вас там учат…

– Учат не взывать всуе к Всевечному и избранным его.

– В чего? В какой суе?

– В суете, значит, из-за ерунды, иначе говоря. Приемный блок пропылился, его чистить надо.

– Много ты понимаешь! «Из-за ерунды», – передразнила сестра. – «К сфирам иным» сейчас начнется, очень интересная лента. Сорок девятая картина. Я и так две картины кряду пропустила, хорошо, Тонька пересказала.

– Слушай, Тима, Катюху, – поддержала мама. – Она умница, с любой техникой управляется, если где какая машинка отказала, так всегда нужную молитву прочтет или заговор, ладу даст.

Катька победно хмыкнула и вернулась на место, как бы невзначай задев бедром руку Михаила. Эх, суета! Тимур тоже сел за стол, а в экране телевида уже плыли какие-то неземные пейзажи, объяснялось содержание предшествующих серий. Иногда давали титры большими, в пол-экрана, буквами, диктор вслух перечислял имена актеров и создателей ленты.

– Кажется, у нас этот фильм тоже показывали, – морща лоб, шепнул Анатоль. – Но я его не смотрел.

Тут началось действие. Тимур покосился на Катьку; сестра застыла, приоткрыв рот. Ее страшно занимало происходящее на экране. А там у края обрыва стояли герой с героиней в костюмах космопроходчиков, под обрывом же пузырилась, исходила вязкими потоками дыма фиолетовая полужидкая масса. Над головой висели зеленоватые тучи, подсвеченные сполохами молний. Герой, красавец– мужчина с седыми висками, указал на мрачный пейзаж и промолвил: «Как сурова природа этой сфиры… Но и здесь будут цвести яблони! Представляете, Анастасия?» Спутница, невысокая девушка, слегка похожая на Катьку, но с более умело накрашенными глазами, подалась вперед и, широко раскинув руки, ответила восторженным тоном: «Да, да! Когда-нибудь, спустя годы, мы возвратимся сюда – и не узнаем в цветущем краю этого мрачного болота. И я скажу: о мой милый, мой нежный прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, здравствуй!.. Здравствуй!..»

– Чехов, «Вишневый сад», – вдруг объявил дед.

– У Чехова было «прощай», – кивнул, оборачиваясь к старику, Балаян. – Интересное решение…

– Удивительно, что кто-то еще помнит Чехова, – буркнул дед. – Тем более в телевиденье. Да и зачем? Чехов может казаться избыточным, хотя…

– Ну, тише! – шикнула Катька. – Дайте послушать, чего пристали со своим чехом! Сейчас, наверно, капитан ей объяснится в любви, а вы шепчетесь!

Тимур вздохнул: снова все были порознь, каждый хотел говорить о своем. А капитан все никак к любви не переходил. И героиню это не смущало, она весело щебетала: «Какое низкое здесь небо! Знаете, дома, на Земле, я часто глядела в небо и думала, что там живет Всевечный, а теперь мы так далеко от родной сфиры. От нашего неба!» «Все верно, Настенька, – рассудительно отвечал герой ленты, – когда ты была маленькой девочкой, то не видала и не знала ничего выше неба. И, конечно, ты полагала, что Всевечному место там, в вышине. Теперь ты взрослая, ты открыла новые пространства и новые небеса, и ты повсюду видишь Всевечного, познаешь, насколько чудны дела его». Тут Балаян, не прекращавший шептаться с дедом, немного повысил голос:

– Иногда я думаю: это даже хорошо, что не помню, за что моя психика была откорректирована. Когда я пытаюсь вспомнить прошлое, болит голова, становится дурно. Я ведь немолодой человек, у таких, как я, нет ничего, кроме прошлого. И я своего прошлого лишен. За что? Должно быть, я великий грешник и совершил ужасное злодеяние… Может, кого-то покалечил? Может, даже убил? Ничего не помню! Что, если я отнял человеческую жизнь? Или даже не одну жизнь, а много. Тогда это, наверное, замечательно, что не помню собственных преступлений.