Гордон Диксон - Путь Пилигрима Страница 30

– Разумеется, я,- ответила Адта Ор Эйн.- У меня четвертый ранг - или ты забыл об этом?

– Я не могу послать тебя,- парировал Лит Ахн.- Супруга Первого Капитана должна быть при Первом Капитане.

– Особенно, если положение этого Первого Капитана может стать сомнительным,- сказала Адта Ор Эйн.

– Нет никакого «может». Мое положение не сомнительно и не собирается стать таковым.

Настроение Адты Ор Эйн еле заметно изменилось, хотя признаки этого изменения были настолько неуловимы, что только длительное общение Шейна с ней позволили ему их заметить. Ее напряжение немного ослабло. Казалось, она смягчилась и подошла к Лит Ахну достаточно близко, чтобы дотронуться до него. Стоя рядом с ним, она заглядывала ему в глаза.

– Прежде всего я - твоя супруга,- произнесла она приглушенным голосом.- И, кроме того, мать твоего сына. Я должна все видеть ясно, даже если ты отказываешься делать это. Лаа Эхон намерен занять твое место Первого Капитана. Давай хотя бы об этом поговорим открыто.

– Я не собираюсь,- сказал Лит Ахн,- уступать свой пост Лаа Эхону или кому бы то ни было.

– Взгляни на ситуацию честно,- сказала Адта Ор Эйн.- Такая возможность есть. А это означает, что никакая экспедиция не будет послана на поиски моего сына, и мало того - это означает, что я и тебя потеряю, поскольку считаю, что ты не сможешь служить под чьим-то началом.

– Это по большей части справедливо,- согласился Лит Ахн.- Если бы мне дали понять, что я больше не достоин поста Первого Капитана, я бы посчитал себя здесь лишним и постарался не обременять больше Экспедицию своим присутствием.

Шейн испытал новое потрясение. Это был первый намек на то, что среди алаагов практикуется нечто вроде благородного самоубийства. Но то, что такая практика существовала, имело смысл. Это имело очень глубокий смысл для расы воинов мужского и женского пола. Он подумал о Лаа Эхоне на посту Первого Капитана Земли, и его потаенный страх усилился.

Собственная жизнь была сейчас трудно переносимой под началом Лит Ахна. Она может стать в буквальном смысле невыносимой при Лаа Эхоне; а в этом случае рано или поздно его настигнет приступ помешательства, и он совершит нечто такое, что ускорит его конец. Лучшее, на что можно надеяться в таких обстоятельствах,- это быстрый и относительно безболезненный конец, хотя, учитывая собственный пост, навряд ли можно этого ожидать.

– Можешь идти, Шейн-зверь,- сказал Лит Ахн. Шейн ушел. Следующие два дня прошли в суматохе служебных дел по заданию Лит Ахна во время одной из периодических инспекций, проходящих раз в два года, для проверки всех служб Дома Оружия. Но на третий день он был вызван в офис Лит Ахна, где помощник, алаагский офицер, вручил ему послание на бумаге, которое надлежало доставить Лаа Эхону. Лит Ахн сообщил ему, что Лаа Эхон уже обосновался в Лондоне со штатом проекта, о котором докладывал Совету.

– …Из этого я заключаю, зверушка-Шейн,- начал Лит Ахн, когда младший офицер ушел и они остались в кабинете вдвоем,- что непогрешимый миланский командующий уже подобрал и обучил людей, необходимых ему для проекта, еще до обсуждения своего плана в Совете. Ты найдешь укомплектованные офисы на месте. Мне бы хотелось, чтобы ты обратил особое внимание на то, каких человекообразных он использует. Тебе будет удобнее судить о твоих соплеменниках, чем мне или любому другому представителю истинной расы. Кроме того, сообщай мне о том, что, по-твоему, может меня заинтересовать. Мне бы хотелось знать, разумеется, об общей организации. У меня, конечно, есть планы, но это не то что получить отчет о непосредственном наблюдении от доверенного лица.

– Сделаю все, что прикажет Первый Капитан,- сказал Шейн.

– Можешь идти.

– Благодарю непогрешимого господина.

Два часа спустя, снова находясь на борту курьерского корабля, направляющегося в Лондон, Шейн смотрел в иллюминатор, как корабль поднимается, пока линия горизонта Земли не стала едва различимой кривой, а небо над головой не налилось космической чернотой. Странно, но сейчас, в пути, у него впервые оказалось время на раздумье, и, к своему удивлению, он обнаружил, что голова его до странности ясна.

Это было удивительно - удивительно почти до смешного. После эпизода в Милане он жаждал уединения в своей маленькой комнатушке в Доме Оружия, где мог бы в тишине поразмыслить о том, что с ним случилось и что вообще происходит. Потом этот воображаемый мирный оазис перестал быть оазисом, когда он обнаружил ожидавшую его там Сильви Онджин. И наконец, в Доме Оружия у него совсем не было времени - ни минуты личной свободы, когда можно было бы подумать о способе избежать того, что выглядело как верный путь к неминуемому саморазрушению. Теперь, когда меньше всего рассчитывал найти свободное время, он его нашел. Он был при исполнении служебных обязанностей. Поэтому алааги на время оставили его в покое, и он наконец мог повернуться к ним спиной и подумать о своем положении, на время предаться своим мыслям, пока корабль не приземлится на Британских островах.

Это была свобода при исполнении обязанностей. Человеческого слова для обозначения этого не существовало, но было алаагское, «alleinen». Оно означало высшую власть и свободу того, кто выполняет приказ,- сам себе господин в строго оговоренных границах.

Он молчаливо произнес это слово в уме - «alleinen» - и мрачно улыбнулся про себя. Ибо он не произнес слово правильно, строго говоря. Дело в том, что он говорил по-алаагски не настолько хорошо, как признавали это алааги. Определенные звуки невозможно было физически воспроизвести с помощью человеческой гортани и языка.

Настоящая правда состояла в том, что он, подобно другим успешным лингвистам из Корпуса переводчиков Лит Ахна, мошенничал в разговорном алаагском. Только что пришедшее ему на ум слово чуждого языка правильно должно было произноситься с чем-то вроде глубокого низкого покашливания в среднем слоге; и это покашливание, входящее во многие алаагские слова, было просто ему недоступно. Он всегда мошенничал при произнесении этого звука и не подкашливал, прикрываясь тем, что его голос слишком высокий по тону. Он научился произносить слова с таким звуком так, как это бы делал маленький алаагский ребенок; и хотя Лит Ахн, и даже Лаа Эхон, и другие улавливали на слух отсутствие этого звука, они бессознательно прощали ему это из-за прекрасного во всех других отношениях произношения - и потому еще, что услышанное слово напоминало то, что они много раз слышали в высоких голосах собственных детей.

Точно так же люди всегда извиняли и по-доброму старались не замечать неправильного произношения своих маленьких детей, друзей и знакомых иностранного происхождения.