Андрей Столяров - Жаворонок Страница 30

Правда, пока непонятно, что с этой победой делать. Официальные документы о референдуме посланы – в российский парламент, в ООН, в Совет Европы, но если в Государственной думе России они мгновенно становятся предметом ожесточенных дискуссий, то влиятельные международные организации их полностью игнорируют. Сепаратизм уже давно стал головной болью для многих стран, и Севастополю в этой ситуации надеяться не на что. Ни одно из зарубежных правительств результаты референдума не признает. Союзников, кроме коммунистов России, у него также нет. К тому же и Киев после первого приступа великодержавных амбиций наконец разобрался, что нынешний референдум («опрос») есть, в сущности, только сотрясение воздуха, никакими серьезными политическими пертурбациями он не грозит, разве что некоторыми уступками в торге между провинциями и столицей. Беспокоиться не о чем, паника была преждевременна. Киевские аналитики рекомендуют здесь вообще ничего не делать: не обращать внимания, не принимать никаких политических или административных мер, выдохнется само, просто потому что в жизни, в конечном счете, выдыхается все, сойдет на нет, рассосется и через месяц-другой вернется в конституционные рамки.

Они, вероятно, правы, давая эти рекомендации. Проходит всего неделя и, кроме крымских газет, о референдуме уже никто не помнит. Средства массовой информации, в России и за рубежом, переключаются на события более важные. Подумаешь, какой-то опрос в областном городе! Даже пресса на Украине ограничивается теперь несколькими абзацами. Инцидент исчерпан. Киеву действительно не о чем беспокоиться. С вершин днепровских холмов история эта выглядит досадным недоразумением. Кажется, что о ней забывают и в Севастополе: распахиваются окна навстречу лету, расцветают бульвары, шуршат троллейбусы по широким проспектам, мягко плещет о камень зеленоватая черноморская пена. Время отпусков, время долгожданного отдыха. Напряжение явно спадает, как и предсказывали аналитики. Тишина, горячее солнце, ласковая вода в заливе. Незаметно, как будто его и не было никогда, исчезает из города представитель киевской администрации. Члены городского совета снова занимают свои помещения. Спецназ, правда, остался, но перешел в здание старых казарм. Его присутствие в городе практически неощутимо. Голубая майская благодать, теплынь, свечи каштанов. Ничто, кажется, не предвещает будущего катаклизма…

Но в том-то и дело, что ситуация вовсе не такова, как она представляется от луковиц днепровской Софии. Спокойствие черноморской твердыни обманчиво: это то кратковременное затишье, что воцаряется перед ураганом. Аналитики правы, когда исходят из законов человеческой логики. Но любая логика недостаточна, если осуществляется предназначение. Воля Божья опрокидывает любые законы. Жанна делает шаг, которого от нее никто не ждет. В ночь на двадцать первое мая, ровно через десять дней после проведения референдума, Комитет спасения города, как теперь, по ее предложению, именуется Севастопольский городской совет, в результате почти непрерывного заседания, окончившегося лишь в четыре утра, общим своим решением объявляет бессрочную голодовку – до тех пор, пока не будут приняты правительством Украины его законные требования и пока мировое сообщество не откликнется на волеизъявление севастопольцев.

Так начинается то, что в зависимости от конкретных политических убеждений назовут потом либо «авантюрой, заложниками которой стали мирные граждане», либо «третьей, последней, осадой героического Севастополя». Дважды за свою непродолжительную историю город подвергался осаде, дважды изнемогал он в кольце, терпя муки блокады. Бог любит троицу (правда, Богородица – четверицу). Предназначение требует жертв. Рубикон следует перейти, перчатку – бросить к ногам противника. Пути назад нет. Ветер времени дует ровно и неумолимо. Разгорается заря новой эпохи. С циферблата судьбы соскакивают секунды, которые уже не вернуть никогда.

С хитрой усмешкой взирает Киев на эту причуду провинциальных мятежников. Голодовкой в эпоху рынка и демократии никого особенно не удивишь. Отчаяние уже давно стало нормой на просторах бывшего СССР. Собственно, голодовка – это своего рода капитуляция. Это – белая простыня над еще дымящимися укреплениями. Это – знак того, что все другие средства борьбы исчерпаны. Это уже не оружие, это – мольба о помощи и снисхождении. Голодающий вовсе не рассчитывает на победу, голодающий стремится, по сути, лишь к одному: пусть хоть так, но спасти свое лицо и достоинство. Он заранее готов на самые незначительные уступки. И поэтому вздох облегчения доносится из многоэтажного здания, расположенного на Крещатике. Здесь тихо радуются, что выход из тупика наконец-то забрезжил, что севастопольские экстремисты поняли в результате, что без согласия Киева, который один только и будет хозяином Крыма, они не то что не смогут добиться какой-либо самостоятельности (кстати, зачем им какая-либо самостоятельность?), но – просто существовать. Они готовы к политическому компромиссу. Конфликт исчерпан, пора твердой рукой навести порядок на полуострове. Севастопольский инцидент стал тем, чем и должен был быть изначально: мелкими неприятностями в одной из украинских провинций. Все нормально. Они будут улажены в порядке очереди.

Благодушие в киевских кабинетах настолько сильное, что правительство позволяет себе даже не очень-то торопиться с урегулированием. В Севастополе подождут, у «незалежной» Украины есть проблемы и поважнее. Пренебрежение Крымом и Севастополем в Киеве очевидно. Голодают? Ну что ж, скинуть лишний вес никому не вредно… Жирный смешок, фамильярное, как своим, подмигивание журналистам… Тревоги мая забыты; проходит почти неделя, прежде чем киевские чиновники вновь обращают орлиные взоры в сторону черноморских упрямцев. И тут с изумлением, близким к панике, вдруг обнаруживают, что ситуация полностью изменилась. Высокомерие еще никому не шло на пользу. Эти несколько дней промедления оказываются для Киева роковыми. Потому что теперь протестуют не только члены городского совета: район за районом принимает аналогичные постановления. За неделю к голодовке присоединяется весь Севастополь, и как только весть эта, тысячу раз проверенная и перепроверенная, достигает все-таки главных киевских кабинетов, в них воцаряется тишина, сродни загробной, – удар слишком силен, и необходимо время, чтобы его осознать.

Такого в истории человечества еще не было. Хорошо известен чудовищный голод ленинградской блокады, когда девятьсот страшных дней город провел как бы в другом измерении: чахлая трава бесшумно проламывала асфальт, и жестокие ветры посвистывали в пустоте дворцов и каналов. Известен катастрофический голод на Украине в конце двадцатых годов, когда прежде благополучный край опустошен был террором, – десятки тысяч скелетов, обтянутых кожей, побрели по проселкам. Известен романтический голод, описанный Гамсуном в одноименном романе. Известен голод Средневековья – во время войн или стихийных неурожаев. Однако до сих пор голод был явлением сугубо насильственным. Добровольный пост из акрид накладывали на себя только святые. Ныне же – небывалая драма развертывается под желтыми крымскими небесами. Целый город с более чем трехсоттысячным населением по своей собственной воле ставит себя вне рамок существования. Этого в России не было со времен Октябрьской революции. И неважно, что цель, к которой он устремлен, довольно утилитарна: вырваться с Украины и перейти под руку России (весь остальной Крым при этом будет брошен на произвол судьбы) – это именно цель, ради которой можно отказаться от жизни.