Сергей Синякин - Злая ласка звездной руки (сборник) Страница 30

Софоний это понимал, а потому его нападки на хитроумного книжника сразу же приобрели агрессивный характер.

— Будя, будя прикрываться государственным интересом! — кричал он. — Ишь, про общечеловеческие ценности заговорил! Человек, душа его — вот главная ценность, другой нету. А это месть, Ваня, мелкая месть!

— Да пойми ты, дурья голова, — продолжал уговаривать товарища книжник. — Не нам он уже принадлежит — истории! Мне его, может быть, жальче, чем другим. То, что мы с Митрофаном в области вынесли, не каждому дано пережить. А выпито сколько было? А баб перещупано? Только не имеем мы сейчас права на жалость. Распятие, братцы мои, это факт истории, поворотный пункт, можно сказать, после которого человечество от язычества отвернется и к истинному Богу свой лик обратит!

— Ты, Ванька, говори, да не заговаривайся! — резко осадил старого товарища караванщик. — Где ты истинного Бога увидел?

— Это для тебя он товарищ, — хмуро сказал Волкодрало. — А для других? Ты сам посуди, — принялся книжник загибать пальцы, — из будущего пришел, столько рассказал людям про Царствие Небесное, чудес натворил, а тут ещё и смерть мученическую принял с терновым венцом! Это ты не поверишь, а иудеи народ доверчивый, как дети из интерната для умственно отсталых, они же через год на него молиться станут! И не предположения это, а исторические факты. Римские граждане от своих богов отрекаться начнут! Да вы сами прикиньте, где в наше время Папа Римский обретается? Ну? Где Ватикан находится? Вы ведь не хотите, чтобы вместо православия в России, скажем, буддизм был? Или на Перуна со Святовидом молились?

— Пусть они на кого им хочется молятся! — гневно вскричал караванщик. — А Митрофана я вам не отдам. Он ведь тогда в пустыне Негев меня от верной смерти спас. Не пырни он кинжалом того кочевника, так бы и похоронили меня около колодца!

— Ну и иди вместо него на крест! — запальчиво крикнул Волкодрало. — Жалостливый какой!

И осекся под пристальным взглядом караванщика. Караванщик обошел его, оглядывая со всех сторон, и, ни к кому в отдельности не обращаясь, сказал:

— Комплекцией он, конечно, поплотнее будет, но это до поры — за недельку на тюремной диете до нужных кондиций дойдет. А бороденка такая же пегая и взгляд лихорадочный.

— Федя, да скажи ты им! — нервно выкрикнул книжник. И вновь прокуратор промолчал. Взгляд у него был отсутствующий, словно прикидывал римский ставленник, что ему выгоднее — проповедника на крест послать или книжником его заменить. И по улыбке на выбритом лице прокуратора понималось, что второй вариант ему нравится больше.

— Я так понимаю, — нарушил недобрую тишину черноглазый скульптор. — Надо нам и рыбку съесть, и…

— А вот этого не надо! — перебил скульптора Софоний. — Ишь нахватался в Грециях!

Сказанное разрядило обстановку, и беспощадный блеск в глазах прокуратора Иудеи погас. Потянувшись за сочной грушей, прокуратор недовольно сказал:

— Риск!

— Риск, — согласился караванщик. — Но кто не рискует, тот скудной поской пробавляется. Значит, будем спасать товарища? Я правильно понял присутствующих?

Взгляды хищно пронзили книжника. Под этими взглядами книжнику стало неуютно, он заерзал на скамье, заелозил ногами по полу и сказал в пространство:

— Да я-то что? Нашли царя Ирода! Я — как народ решит!

Вздохнул и пожаловался:

— Вам хорошо, а меня уже третий день раб достает. Чуда требует. Бегает за мной с отрубленным ухом: «Сотвори чудо, рабби! Сотвори чудо!» Ну нет у меня клея, чтобы ухо ему обратно присобачить!

— Ты ему второе отрежь, — посоветовал Софоний. — Для симметрии.

— Кстати, — сказал прокуратор. — А с кариотянином что будем делать? Он таки свидетель! Сколько ты ему заплатил? Тридцать сребреников?

— Он что, рассказал, негодяй? — вскинулся книжник Анна и побагровел. — Откуда ты сумму знаешь?

Глядя на него, можно было смело сказать, что в сумме прокуратор не ошибся. Хотя сумма была приличной, вполне можно было хозяйством обзавестись, и ещё на развлечения некоторые осталось бы.

— Ничего мне твой кариотянин не рассказывал, — повел могучими плечами прокуратор. — Просто сумма такая стандартная, у нас в Бузулуцке мы агентам всегда по тридцать рублей платили![20] Как раз на бутылку водки с закусью хватало. Чтобы, значит, совесть не мучила.

Глава семнадцатая,

Это сейчас каждый шаг на Голгофу известен. Туристам досконально объясняют, кто и куда шел, показывают, где крест был вкопан, где злорадствовали первосвященники, а где изнывал от угрызений совести великий прокуратор Иудеи.

Пройдем и мы горестный и тяжкий путь, который суждено было пройти два тысячелетия назад первому секретарю Бузулуцкого райкома партии, пройдем и почувствуем силу духа человеческого. Не каждому дано за свои убеждения взойти на крест, более того, можно предполагать, что, если бы за убеждения на крест посылали бы в обязательном порядке, желающих их не скрывать было бы значительно меньше, а заблуждающихся не стало бы вовсе.

Многих обманывает само громкое имя — Голгофа, хотя на деле это место едва ли заслуживает название холма. Начинается холм прямо за стенами крепости, казнили преступников там испокон веков, а потому в ночное время холм был обителью многочисленных шакалов, которые воем своим и желтыми сверкающими глазами до смерти могли напугать неосторожного путника.

Встающие стены белокаменных храмов странно выглядят в подернутых дымкой желтовато-зеленых просторах, над которыми провисает синий купол неба, а с неба роняет на землю пульсирующие жаркие лучи горящее солнце.

Справа выгибают свои зеленые горбы пальмы, собравшиеся в небольшую рощицу, вдоль этой рощицы извивается каменистая дорога, ведущая в город, у дороги, почти касаясь стен дворца, тянутся в небо корявыми ветвями усталые смоквы.

Там, где когда-то был пыльный желоб трудного и мучительного подъема, сейчас устроены два всхода по семнадцать ступеней. И это правильно, нельзя же изнывать от жары и мучиться всем там, где когда-то всходил на место лобное один.

— Если мы иудеев оставим внизу, — сказал прокуратор, — то ничего такого и видно не будет! Нормальное распятие, даже по закону не обязательно руки и ноги деревянными клиньями прибивать, можно и на ремнях — так даже дольше мучиться будет. А ведь в приговоре самое главное — мучения! Ну-ка, Ромул, дуй наверх да встань, где кресты вкопают, я прикину, что видно будет!