Евгений Филенко - Отсвет мрака (Сборник) Страница 31

И называет слово.

А затем начинает без конца повторять его.

— Гафиев, — бормочу я. — Прости меня.

Он на мгновение выходит из этого завораживающего пике. Говорит отчетливо и ясно:

— Машка… поцелуй Арслана.

И снова срывается на бесконечное:

— Где я… где я…

Боже, я до конца своих дней буду слышать этот неживой голос!

Сдергиваю наушники и встаю из кресла.

— Можно отпустить его? — предупредительно спрашивает усатый.

— Да, конечно…

Со всех сторон доносятся звонкие щелчки. Что там у них может щелкать?., тумблеры какие-нибудь. Гигантский экран гаснет, и в операционной становится темнее. Кто-то заботливо набрасывает белое покрывало на лицо трассера.

Прости меня, Гафиев…

Мы преодолеваем цепочку шлюзов в обратном порядке, выходим в коридор.

— Возьмите запись, — говорит усатый и сует мне пластиковый конвертик с дискетой.

Капюшон отброшен, и я вижу залысый лоб с высыхающими дорожками пота. Глаза спокойные, привычные ко всему. Он протягивает мне пачку, мы закуриваем.

— В сущности, это трудно назвать работой сознания, — говорит он, пуская колечки в потолок. — Гальванический эффект. Лягушка дрыгает ногой… Мы лишь заставляем кору отдавать свою информацию. А то, что при этом функционируют еще и какие-то интерфейсы, правила передачи этой информации, нельзя считать проявлением разума. Или, как принято писать в оккультной прессе, голосом души. Нет там никакой души…

Я молча киваю.

Мне стоит больших трудов припомнить, что Гафиев- не единственная цель моего визита в клинику.

— А как дела у второго? — спрашиваю я.

— У какого второго? — рассеянно осведомляется усатый. — Ах, у этого! — Он вдруг странно хихикает. — Чрезвычайно любопытный экземпляр, просто жаль расставаться… Мы вернули его вашим экспертам еще вчера. Видите ли, зомби — это не наша епархия.

Я не сразу понимаю, откуда он узнал об Иване Альфредовиче Зонненбранде. А когда (на улице) понимаю, что кличка Зомби ни при чем, у меня возникают новые вопросы, на которые уже некому отвечать.

6. ИНДИРА ФЛАВИЦКАЯ

Сначала я деликатно касаюсь пальчиком пипки сенсора. Сигнал по ту сторону двери не слышен. Выждав минуту, повторяю процедуру. Потом бухаю кулаком.

— Дай-ка я, — говорит Змеев и деловито отстраняет меня.

Впрочем, сам он заниматься черной работой не намерен. Из-за его спины выступает мощный «пастух», набычивается и страшно сопит.

Однако прежде чем он выносит своим скалоподобным плечом дверь к чертовой матери, та внезапно открывается сама. В руках Змеева, как по волшебству, оказывается шок-ган. Я тоже на всякий случай достаю руки из карманов. Если это Зонненбранд, да еще в дурном расположении духа…

Нет, не может это быть Зомби. Если он и посетил сей уголок, то давно смылся. Наши схемосканы не регистрируют его схему. Как, впрочем, и схему Ольги Цариковой.

Хотя в этом округе такие страшные помехи, что схемосканы могут попросту врать. И за дверью может стоять кто угодно. Ольга Царикова одна. Зомби один. Зомби с Ольгой Цариковой в постели. И наоборот. А также иные занимательные сочетания и комбинации.

Но это всего лишь совершенно неведомый юнец. Пет шестнадцати на вид, мордаха в бубонах. И зареванный, как последняя соплячка.

Вместо того чтобы назвать себя и предъявить личную карточку, ошалело спрашиваю:

— Ты чего ревешь? Тебя кто обидел?

Юнец звонко шмыгает лиловым носом и тычет пальцем в глубь квартиры.

— Там… там…

И мне в общих чертах становится ясно, что именно ожидает нас там.

Чтобы убедиться, отпихиваю его, прохожу вперед и раздвигаю тростниковые занавесочки.

Да, нехило живет невинная нимфеточка Оленька Царикова…

Точнее сказать, жила.

В голове сами собой складываются строчки протокола осмотра.

«Комната слабо освещена настенными источниками света таким образом, чтобы основное световое пятно было сконцентрировано в центре помещения. Видеосет неустановленной иностранной модели включен и работает. Музыкальный центр неустановленной иностранной же модели включен, но не работает ввиду достижения маркера физического конца записи. Ощущается слабый запах наркотического аромагена, предположительно — скэффла… Тело находится возле западной стены в полусидячем положении. Одежда практически отсутствует. Смерть, по всей видимости, наступила от глубокой резаной раны на шее, повлекшей почти полное отделение головы от шеи. Показания к реанимации явно отрицательные…»

Прощай, Ольга Царикова.

Должно быть, ты против воли вляпалась в историю. Или же тебя подставили ненароком. Тот же Тунгус. И тебя безжалостно смели с дороги.

Сволочи. Ненавижу.

Я возвращаюсь в прихожую, где хлюпает носом юнец. Змеев пытается добиться от него внятных ответов. Пока безуспешно.

— Змей, оставь парня. Вызови экспертов. Пускай работают.

Молча закуриваю, стоя рядом с этим сопляком. Проходит минуты три, прежде чем он осознает свое стыдное положение и прилагает слабые усилия совладать со слезами. Взгляд его делается не столько затравленным, сколько сконфуженным. И тогда я протягиваю ему сигарету. Теперь мы дымим вместе.

— Ты кто?

— Друг… Ольгин… Меня Витей зовут… Виктор Трушко… Она оставляла мне ключи… присмотреть за квартирой, пока сама работает.

— Платила?

— Ну… какую-то ерунду… больше натурой.

— Трахались?

— Да нет, едой, шмотками. Аппарат на Рождество обещала подарить, фирменный сет. Ну… и то самое- тоже… иногда.

— Это ты ей обставил интерьерчик?

— Да ты… да вы что! Я безработный… Говорю вам, я друг ее, учились вместе.

— Ольга не рассказывала, кто ее сутенер?

— Н-нет… Думаю, у нее и не было… Просто ей давали работу большие люди… то тут, то там…

— Можешь назвать имена?

Он старательно мотает головой:

— Н-нет… Ольга меня в эти дела не вмазывала. Наверное, не врет.

— Ладно, Виктор Трушко. Теперь расскажи, как ты ее нашел.

— Ну…

— Перестань мычать! Ты мужик или парнокопытное?!

Вместо того чтобы расправить плечи и засверкать очами, Трушко снова раскисает.

— Вчера вечером пришла Ольга, — хлюпает он. — И выперла меня в момент. Работа, мол, срочная… Сказала, что к обеду я смогу вернуться. Я всю ночь гулял, потом дрых в ночлежке. Потом вернулся и… вот.

— Давно вернулся-то?

— С полчаса тому… или час…

— Что ж сразу нас не вызвал?

В ответ несется уже знакомое беканье и меканье. И так ясно: обливаясь слезами и соплями, он тут что-то прикидывал и кроил, чего бы упереть, чего припрятать, что сказать, когда спросят, а все это время Ольга Царикова с отмахнутой напрочь головой одна сидела в комнате на полу.