Дэниел Киз - Цветы для Элджернона Страница 32

– Элджернон сбежал!

– Элджернон спрыгнул со стола на сцену, а с нее – в зал.

– Ловите его! Ловите! – пронзительно завопил Немур в аудиторию, превратившуюся в спутанный клубок рук и ног. Некоторые из женщин (не экспериментаторы) залезали на неустойчивые складные стулья, а в это время остальные, горя желанием изловить беглеца, сбивали их оттуда.

– Закройте задние двери! – крикнул Барт, до которого дошло, что Элджернон достаточно умен и направится именно туда.

– Беги! – услышал я собственный голос. – В боковую дверь!

Через несколько секунд кто-то закричал:

– Он выскочил в боковую дверь!

– Ради бога, поймайте же его! – умолял Немур.

Толпа вывалилась из зала в коридор. Элджернон, резво перебирая лапками, вел охоту. Под столами в стиле Людовика XIV, вокруг пальм в кадках, по лестницам, в фойе. К погоне присоединялись встречные. Наблюдая, как они носятся взад и вперед, гоняясь за белой мышкой, которая была умнее многих из них, я получал ни с чем не сравнимое удовольствие.

– Смейся, смейся, – фыркнул Немур, наткнувшись на меня. – Если мы не поймаем его, все пойдет насмарку.

Изображая усердие, я поднял мусорную корзину и посмотрел, нет ли под ней Элджернона.

– Знаете ли вы, что ошиблись и его поимка уже не имеет никакого значения.

В эту секунду из дамской комнаты с визгом выскочили полдюжины женщин, в отчаянии прижимая юбки к ногам.

– Он там! – крикнул кто-то, и вся толпа в нерешительности остановилась перед табличкой «Для дам». Я первым пересек невидимый барьер и вошел в священные врата. Элджернон сидел на раковине, рассматривая свое отражение в зеркале.

– Пойдем, – сказал я. – Я тебя не брошу. – Он позволил мне взять себя и посадить в карман пиджака. – Сиди тихо, я сам тебя выну.

Тут ворвались другие. На их физиономиях было написано, что они ожидают встретить здесь толпу вопящих обнаженных леди. В самый разгар поисков я вышел в коридор и услышал голос Барта:

– Тут дырка для вентиляции. Может, он шмыгнул туда?

– Посмотри, куда она ведет, – сказал Штраус.

– Беги на второй этаж, – сказал Немур Штраусу, – а я спущусь в подвал.

Силы разделились. Я последовал за батальоном, ведомым Штраусом, на второй этаж, где все занялись поисками выхода вентиляции. Когда Штраус и Уайт повернули направо в коридор В, я повернул налево, в коридор Б, и на лифте поднялся в свою комнату.

Закрыв за собой дверь, я легонько похлопал по карману. Розовый носик и белые усы высунулись наружу.

– Уложу вещи и смоемся отсюда. Только ты и я. Парочка доморощенных гениев ударяется в бега.

Посыльный отнес чемодан и магнитофон в такси. Я заплатил по счету и вышел на улицу. Объект охоты уютно устроился в теплом кармане. Обратный билет в Нью-Йорк у меня уже был, оставалось только проставить дату.

Я не вернусь в свою убогую комнатушку. Поживу немного в отеле и подыщу маленькую квартирку поближе к Таймс-сквер.

Я диктую это и чувствую себя несравненно лучше, чем раньше, хотя и плохо понимаю, что делаю на борту самолета с Элджерноном, сидящим под креслом в обувной коробке. Нельзя впадать в панику. Ошибка Немура не обязательно должна быть серьезной. Просто все вдруг стало таким неопределенным… Но что же делать?

Первым делом найду родителей. И поскорее. Может, у меня значительно меньше времени, чем мне казалось…

Отчет № 14

15 июня

Наше бегство из Чикаго стало настоящим подарком для бульварных газет. «Дейли пресс» поместила на второй странице мою старую фотографию и рисунок белого мышонка. Заголовок гласил: «Идиот-гений и мышь безумствуют». Немуру и Штраусу приписали слова, что в последнее время я находился в постоянном напряжении, но что я, несомненно, скоро вернусь. За Элджернона они предложили пятьсот долларов награды, им и в голову не приходило, что мы вместе.

Дойдя до пятой страницы, я был потрясен, увидев фотографию матери и сестры. Какой-то хваткий репортер добрался-таки до них.

Я перечитал заметку несколько раз, а потом долго смотрел на фотографию. Как описать их?

Я не помню лица Розы. Несмотря на довольно высокое качество снимка, она все еще видится мне сквозь вуаль детства. Да, я знаю ее и в то же время совсем не знаю. Я не узнал бы ее на улице, зато теперь вспомнил все до мелочей – да!

Преувеличенно тонкие черты лица. Острый нос, острый подбородок. Я почти слышу ее голос, похожий на крик чайки. Волосы стянуты в тугой узел. Она пронзает меня взглядом черных глаз. Мне хочется, чтобы она обняла меня и сказала, что я хороший мальчик, и в то же время боюсь не увернуться от пощечины. От одного ее вида меня бросает в дрожь.

Норма. Миловидна, черты лица не так заострены, но все равно очень похожа на мать. Волосы до плеч смягчают образ. Они сидят на диване в гостиной.

Фотография Розы всколыхнула пугающие воспоминания. Она была для меня двумя разными людьми, и я никогда не знал, кем из них она станет в следующую секунду. Норма прекрасно знала признаки надвигающегося шторма и всегда ухитрялась в нужный момент оказаться вне пределов досягаемости, но меня буря всегда застигала врасплох. Я шел к ней за утешением, а она срывала на мне злобу.

В следующий раз она была воплощенная теплота и нежность, она гладила мои волосы, прижимала к себе и произносила слова, высеченные над вратами моего детства:

Фотография растворяется у меня перед глазами, я смотрю сквозь нее и вижу себя и отца склонившимися над детской кроваткой. Он держит меня за руку и говорит: «Вот она. Осторожнее, ведь она совсем еще крошка». Она вырастет и будет играть с тобой.

Тут и мама. Она лежит рядом, на огромной кровати, изможденная и бледная, руки безжизненно брошены на одеяло: «Следи за ним, Матт…».

Это было еще до того, как она изменила свое отношение ко мне, и теперь мне понятно, почему это произошло – мама не знала, будет похожа на меня Норма или нет. Потом, когда она уверилась, что ее молитвы не пропали даром и Норма развивается нормально, голос ее зазвучал по-другому. Не только голос, но и взгляд, прикосновение – изменилось все. Словно ее магнитные полюса поменялись местами и тот, что притягивал, начал отталкивать. В нашем саду расцвела Норма, и я превратился в сорняк, имеющий право расти только там, где его не видно, – в темных углах.

Я вглядываюсь в ее лицо, и в душе растет ненависть. Если бы только она не слушала врачей, учителей и всех прочих, торопившихся убедить ее, что я идиот от рождения! Она не отвернулась бы от меня, не стала давать мне любви меньше когда мне требовалось ее как можно больше. А теперь? Зачем она нужна мне теперь? Что она может рассказать о себе? Но все равно, мне интересно.