Алексей Ефимов - Последние ворота Тьмы Страница 32

Охэйо мог бы без труда загнать лошадь, мчась с ней наперегонки, остальные ему не уступали — но всё же, им никак не удавалось оторваться. Всякий раз, оглядываясь, они видели погоню шагах в сорока позади. Морозный воздух огнем жег горло, в боку кололо и Лэйми думал только о том, как бы не упасть — падение означало смерть не только для него, но и для товарищей, потому что они его бы не бросили. Стараясь спутать след, они бросались на каждом перекрестке куда придется, пока он окончательно не перестал понимать, бегут они к морю или от него.

Они бежали так пять минут, десять, пятнадцать и Лэйми совершенно выбился из сил. Его сердце уже сбивалось с ритма, несчастные босые ноги, грудь горели. Он задыхался и чувствовал, что сейчас умрет. Тем не менее, их выносливость одержала победу — погоня начала отставать и, наконец, оглянувшись, они не увидели её.

Охэйо сразу нырнул в ближайший темный двор. Его соблазнил сбитый из толстых досок забор высотой метра два с половиной, с путаницей ржавой колючей проволоки наверху. Залезть на него было нереально и им оставалось только закрыть узкую калитку, но возня с тугой, промерзшей щеколдой отняла у Лэйми ещё полминуты. Потом он осмотрелся.

Окружавшие двор двухэтажные бревенчатые дома жутко зияли выбитыми окнами — но с улицы падали рассеянные отблески ярких, бело-розовых фонарей. Их свет, искрившийся на снегу, показался Лэйми неуместно праздничным — особенно когда в калитку начали бить ногами и хрипло, нечленораздельно орать. Число орущих росло с каждой секундой — но это явно были не те длиннорукие монстры.

Они быстро отступили в глубь двора. Здесь из-за забора тоже доносился топот множества ног — но, вроде бы, человеческих. Лэйми торопливо отыскал ведущую на улицу калитку. Щеколда здесь подалась легче, чем первая, и, сдвинув её, он осторожно выглянул наружу.

По узкой улице, освещенной яркими желтыми фонарями, куда-то брело множество людей — тоже нагие, они пока ещё не начали перерождаться, но их глаза были пустыми, лица — безжизненно застывшими и они качались на ходу, словно лунатики. Лэйми шарахнулся назад, торопливо задвинув щеколду. Он не верил в оживших мертвецов — но по виду это как раз были они. Ловушка захлопнулась. Идти было некуда.

Они укрылись в тесной щели между каким-то сараем и забором и сели на корточки, привалившись к стене. Лэйми никак не мог отдышаться. Снег под его ногами светился мутным, гнойным светом, как и небо над головой. Грудь и ступни болели, хотелось пить. Ему было очень муторно и страшно.

Он покосился на Охэйо. Аннит смотрел вверх; его светлое лицо было задумчиво-спокойным — единственный островок нормальности в этом сумасшедшем мире.

Охэйо тоже скосил глаза, глядя на него. Его губы тронула едва заметная усмешка.

— Боишься? — тихо спросил он.

— Да, — смущенно признался Лэйми. — Очень.

— Я тоже, — Охэйо вдруг широко улыбнулся, но в этой, осветившей его лицо улыбке таилось презрение. — Знаешь, мне нравиться бояться. Это так волнующе…

Лэйми отвернулся. Его охватил жаркий стыд, но он злился совсем не на друга — Аннит в конце концов был прав.

— Что нам делать? — спросил он, когда смог, наконец, говорить. Сидя неподвижно, они бы околели минут за пять.

— Идти дальше, — ответил Охэйо. — Здесь должны ещё быть люди: всё это началось совсем недавно, судя хотя бы по тому, что здесь есть свет.

— Идти? Куда?

Охэйо пожал плечами, потом поднялся и пошел к калитке. Лэйми открыл было рот возразить — но Аннит уже сдвинул щеколду. Секунду он смотрел наружу, потом закрыл калитку и обернулся.

— Они смотрели на меня, но не видели. И они нас не чувствуют, как те. Если мы будем ещё и двигаться, как они, то, думаю, у нас есть шанс проскочить.

— Проскочить? Куда?

Вместо ответа Охэйо толкнул калитку — и вышел.

Проклиная всё на свете, Лэйми последовал за ним — если уж ему суждено умереть, он умрет рядом с другом. Но ничего такого не произошло — Охэйо просто шел вперед, уклоняясь от идущих навстречу одержимых и оставалось лишь следовать за ним, стараясь не потерять из виду.

Обернувшись на миг, Лэйми заметил, что Лэйит и Наури идут за ним — в самом деле, ждать во дворе им было нечего.

Их, казалось, и в самом деле не видели, но Лэйми старался не смотреть одержимым в глаза; ему не хотелось привлекать их внимания. Несколько раз те грубо толкали его, но лишь потому, что он не успевал убраться с их дороги. Они шли навстречу их потоку — потому, что идти вместе с этими существами было просто невозможно. Они выныривали из-за спин одержимых и скрывались за спинами других раньше, чем те решались что-то сделать. Лэйми чувствовал, что стоит кому-то одному заметить их — и толпа тут же разорвет их в клочья. В самом буквальном смысле. Белые, суженные глаза одержимых были полны какой-то сумасшедшей, безумной ненависти, готовой выплеснуться по малейшему поводу. Как назло, тут не было ни одного прохода во двор, ни одного переулка. По обе стороны улицы тянулись бесконечные высокие заборы, разделенные темными фасадами и Лэйми, несмотря на наготу и мороз, весь взмок; его нервы были натянуты, как струны. Он чувствовал всё возрастающий страх — не понимая, сошел ли он с ума или ещё нет. Охэйо тоже испуганно оглядывался и это почему-то успокоило его — бесстрашие друга уже начало казаться ему безумием.

Они не смогли бы идти тут долго и свернули на первом же попавшемся им перекрестке. Слева эта улица пересекала другую, залитую мутным йодисто-рыжим светом, справа ныряла в непроглядный мрак. Не сговариваясь, они повернули туда, в зловещий лабиринт из обшитых темным тёсом двухэтажных домов, уходящих куда-то в темноту запутанных кривых переулков и высоченных заборов. Всё это выглядело так, словно было построено лет пятьдесят назад и с тех пор ни разу не ремонтировалось. Окна и двери везде были выбиты и холодная тьма в пустых комнатах смотрела на них враждебно. В ней что-то возилось и урчало и это очень не нравилось Лэйми.

Улица кончалась чем-то вроде небольшого, неосвещенного парка. За его высокой оградой лежал обширный двор, его окружало несколько массивных черных зданий, этажей по десять каждое, почти примыкавших друг к другу. Все их окна были целы, но темны. Ни в парке, ни во дворе за оградой не было видно никакого движения. В призрачном свете единственного темно-синего фонаря это, правда, нельзя было сказать с уверенностью.