Юлиана Лебединская - Темпориум. Антология темпоральной фантастики Страница 32

Сеньорита Мореу села в кресло, не заботясь проверить, чистое ли оно, и внимательно посмотрела на Антонио.

– Я не очень подходящая партия, Пепита. Я слегка… сумасшедший. Я как запойный алкоголик, только я живу в своем маленьком мирке. В том, что делаю. Согласишься ли ты жить там со мной? Сможешь ли? Такая ли жизнь тебе нужна?

– Мне нужен ты, Антонио. Хоть ты и гений. Но и гению нужен кто-то, чтобы варить ему обед. Нести грелку в его постель. Заботиться.

– Но мне не это сейчас нужно, – он покачал головой, пытаясь найти правильные слова. – У меня есть цель, я ею болен. Я пытаюсь ухватить замысел за хвост, а он не дается. Я могу быть грубым, я могу накричать на тебя. Я буду вскакивать посреди ночи, потому что мне приснилась какая-нибудь крыша или какой-нибудь этакий балкон. Такая ли жизнь тебе нужна?

Пепита прикусила губу.

– Не знаю. Честно скажу тебе – не знаю. Но я не верю, что так будет всегда. Когда-нибудь ты поймешь, что в любой жизни, даже в жизни гения должен быть кто-то, кто просто будет рядом. Я хочу, чтобы это была я. И я буду ждать долго, так долго, пока ты не поймешь, что я нужна тебе. Я люблю тебя.

– Ты ведь понимаешь… что я пока не могу того же тебе сказать?

– Не имеет значения, – сеньорита Мореу встала. – Я буду ждать, Антонио. Я долго буду ждать.

– Все-таки круто получилось, – сказал Дэвид, откупоривая бутылку из «дьюти фри». – Даже я, честно говоря, купился.

– Ты помолчал бы, – негромко пресек Бен, глядя по сторонам. Съемочная группа расселась кто где в ожидании вылета, трое заговорщиков сидели особняком. – И не пил бы.

– Вот правда, когда он достал часы, я перетрусил, думал – кранты. Я до сих пор не понимаю, как ты это так устроил.

Бен вздохнул. Пожалуй, сейчас следовало бы отвести Дэвида в тихий уголок, рассказать, для чего умным людям служат поисковики, и объяснить, что стоит и чего не стоит говорить на людях. К счастью, разговор, пожалуй, могла слышать только Эстер, да и та сидела отрешенно, словно медитировала.

– Очень просто, – ответил журналист. – Имитация свободного выбора. На архитектурном психологию не преподают?

– Какого выбора? – раздалось за спиной. Друзья обернулись – голос принадлежал Стюарту. – Привет, – сказал он. – Я решил поехать с вами. Сам за всем прослежу, имею полное право, все-таки я же инвестор, – он ухмыльнулся. – Так какого выбора, о чем речь?

– Да тут Дэвид, – осклабился Бен, – не может вспомнить, когда это он согласился выступить в нашем шоу в качестве исторического консультанта.

– Не было такого, – опешил Дэвид.

– Вот об этом я и говорю, – кивнул Бен.

Первым в мастерскую вбежал Линдсей, за ним появился граф Гуэль, сердечно приветствовал мастера. Антонио вытер пот со лба, отложил молот – мастер трудился с самого утра, и теперь, к обеду, в помещении стало невыносимо жарко от раскаленной печи и изрядно нагревшейся наковальни. Пожалуй, никто бы не узнал в Гауди того светского франта, каким он выходил в город – в своей естественной среде он больше всего соответствовал тому прозвищу, каким наградил его Эстебан.

Линдсей засеменил по полу, обнюхивая углы, что-то в нем привлекло внимание Антонио.

– Граф, а он у вас здоров?

Гуэль снял шляпу и сел в кресло, трепля собаку по загривку.

– Болеет. Как-то его… заносит то и дело. Я думаю, может, от старости?

– Он же вроде не так еще стар. Когда вы его из Англии привезли, ему и полугода не было, а сколько лет с тех пор прошло – лет шесть или семь?

– Да, около того… и нашей дружбе лет примерно столько же. И на правах друга я намерен влезть не в свое дело.

Антонио присел на край верстака:

– Я слушаю.

– Повторюсь, это не мое дело. Восприми это правильно.

– Хорошо, хорошо.

– Антонио, сколько можно откладывать свадьбу с сеньоритой Мореу?

Архитектор покрутил в руках ветошь, помолчал.

– Я помню наш давний разговор, – продолжил Эусеби, – когда ты говорил, что не хочешь создавать семью раньше, чем встанешь на ноги, добьешься признания. И ты ведь добился. Ты признан городом, ты получаешь заказы, твои творения одно лучше другого. Ты стал известен.

Антонио помолчал, пытаясь сформулировать.

– Я… не чувствую себя готовым.

– Готовым к чему?

– К браку. К тому, чтобы делить свою жизнь с кем-то другим. Да дело не в этом.

– А в чем?

– Я сейчас, как твой Линдсей – видишь, что-то его гложет, он тут вертится, не может найти себе места. Меня тоже… гложет. Я ищу чего-то, страстно, яростно ищу чего-то неясного. Я просыпаюсь с этим ощущением, я засыпаю с ним. Ночью вскакиваю в бреду в надежде, что понял, что ухватил – и сознаю, что ошибся.

– Чего же ты ищешь?

– Я не знаю, граф.

Гуэль молча наблюдал за собакой. Похоже, Антонио ничего добавить не собирался.

– Не такого ответа от тебя все ждут, – сказал граф без одобрения.

– Я знаю, чего все ждут. Что я стану степенным, уважаемым членом общества, женатым, с кучей детей, что перестану строить какие-то сказочные замки и займусь, наконец, какими-нибудь правильными, очень солидными проектами. Ты это ждешь, этого ждет Пепита. Но я совершенно не представляю себе…

– Я очень ценю твой талант, Гауди, – задумчиво сказал граф. – И меньше всего я представляю себе, что, женившись, ты откажешься от этих своих «сказочных замков», от своего таланта. Просто я считаю, что в жизни должно быть равновесие. Между сказочным и обыденным, между талантом и просто жизнью. Я против того, чтобы губить талант в угоду обычной жизни, пойми меня верно. Но также я против того, чтобы свое будущее, семью, детей ты положил на алтарь вот этого самого таланта. Когда-нибудь в старости ты спросишь себя, Гауди, а стоило ли оно того? И что ты тогда ответишь?

– Я ей трюмо делаю, – неожиданно сказал мастер. – В подарок. На помолвку.

– То есть ты все-таки…

Эусеби Гуэль не успел договорить, когда всё вдруг повалилось. Линдсей, чьи метания становились всё более беспорядочными, налетел, наконец, на стойку, которая поддерживала какие-то длинные кованые прутья – то ли копья, то ли стебли, и всё полетело в разные стороны. Большая искривленная рама, поддетая чем-то тяжелым, полетела вниз. Антонио едва успел подбежать – и взвыл от боли, приняв весь ее вес на запястье. Но не уронил, выдюжил, зеркало остановилось, полметра не долетев до обитого железом угла комода.

– Линдсей! – крикнул граф.

Антонио поднимал раму, когда ни с того ни с сего ему показалось, будто зеркало отражает вовсе не то, что нужно. Будто в нем не темная мастерская, жаркая, с рассыпанными вещами на полу, а улица, дождливая серая улица. Стена какого-то здания, на нем табличка. Черноволосая женщина, с тонкими чертами лица, смуглая, рассматривает эту табличку, и в ту же секунду оборачивается, будто кто-то ее позвал. Антонио почти не разглядел ее лица – он сморгнул, и всё вдруг переменилось, стало таким, как следовало.