Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен Страница 32

Стоя на платформе, я мог видеть все происходящее.

Народ прибывал очень быстро. С восточной части от церкви доносилась музыка. Как обычно, у реки собралось много зрителей. Меж ними сновали коробейники, продавая игрушки, брошюры и еду. Я попробовал отыскать в толпе лицо своего отца, но это оказалось безнадежным. Я также не смог увидеть знамя Мантегана, поэтому не знал, здесь ли моя сестра и ее муж Волпато, который должен был возвратиться из далекого путешествия.

Мое внимание привлекли чьи-то машущие руки. Там, за ограждением, стояли мои друзья де Ламбант и Портинари с двумя девушками. Рядом с де Ламбантом была Бедалар, а Портинари держал за руку Смарану, сестру де Ламбанта. Когда я поклонился им, некоторые зеваки зааплодировали, отчего краска ударила мне в лицо.

Я стоял на краю платформы, несколько в стороне от сановников с каменными лицами. Это место вскоре должно будет стать центром всеобщего внимания. Другая часть платформы была занята странными предметами, которых, насколько я знаю, никогда не видела Малайсия за всю свою долгую историю.

На платформе высились семь деревянных рам, или башен, внутри которых, будто живые, трепетали и шелестели гигантские шелковые мешки. Видимо, эти штуки могли легко загореться от случайной искры. Поэтому двое мужчин со шлангом и помпой постоянно поливали клетки водой, обрызгивая каждого близстоящего.

Узкие горловины этих семи огромнейших мешков спускались к семи бочкам: одной большой и шести поменьше. В бочках когда-то хранилось вино. За ними присматривала команда под руководством Бентсона и его помощника Рино. Обслуга постепенно заполняла бочки некой жидкостью. Другие катили тачки с чем-то вроде серы и тоже вываливали их в бочки. В стороне от этой суматохи, на другом конце платформы, стоял конюх, похлопывая и успокаивая ретивого черного жеребца из конюшни Гойтолы. На жеребце была попона цветов Малайсийского флага. Специально для праздника скакун был подкован серебряными подковами. Я задумчиво посмотрел на него. Он задумчиво отвернулся от меня.

На тротуаре у платформы стоял длинный черный фургон, накрытый черным драпом. Его охраняли два господина, одетые в черное и даже с масками на лицах. Как бы для того, чтобы не вносить мрак и уныние в столь радостный день, сверху карета была украшена венком из белых цветов.

Зрелище повергло меня в уныние. Мне стало казаться, что я присутствую на собственной казни. Поэтому, когда к платформе подошел посыльный и бросил между перил записку, я схватил ее, как будто это было помилование. Записку прислал мой дражайший папаша.

"Я страдаю от коликов, а ты меня не навещаешь. Возможно, это желчный камень. Я совсем не ем. Я очень занят наукой, и пища перестала меня беспокоить. Все это весьма интересно. Никогда нельзя верить врачам. Я благодарен тебе за письмо, хотя почерк твой не стал лучше. Тебе лучше бросить верховую езду. У тебя с детства не было к этому способностей, как, впрочем, и ко всему остальному. Между тем, я многое выяснил о диете Филипа Македонского. У меня нет гульденов, чтобы тратить их на шикарные рубашки и другие безделушки. Пожалуйста, будь внимателен. Почему ты не приезжаешь? С тех пор, как умер попугай, я никуда не выхожу. Хочу сказать тебе, что я никогда не одобрю твое шутовство. Ты плохо кончишь. Сегодня я чувствую себя хорошо, а завтра состояние может ухудшиться. Посылаю тебе свои лучшие пожелания.

Твой преданный отец".

"Ну и дела,- подумал я, пряча записку в карман.- Нужно навестить старую свинью. При условии, что все кончится благополучно".

С легкой дрожью в коленках я направился поговорить с Бентсоном, который следил за наполнением бочек. Он был без привычной меховой куртки, его грубая холщовая рубашка прилипла к ребрам. Другие работающие разделись до пояса. Бентсон приказал добавить жидкости в самую большую из семи бочек. Он был возбужден и суетлив.

- Отто, ты что - гонишь голландскую водку на виду всей публики? Или это пример Прогресса?

Он ответил заговорщицки:

- Не произноси громко это слово. Древний город впервые станет свидетелем такого события. Здесь следовало бы присутствовать самому великому Фатемберу, чтобы написать историческое полотно. Мы располагаем новым методом ведения войны. Все изменится. А все бедные люди за перемены.

Он смахнул пот с бровей, осмотрелся, чтобы прикрикнуть на кого-нибудь, но, очевидно, все шло по плану.

- Ты противоречишь себе, Отто. Ты стремишься изменить мир, работаешь во имя прогресса, а пишешь заплесневелую драму, которая могла бы быть поставлена миллион лет назад.- Я понизил голос, пародируя его интонацию.

Он бросил на меня характерный испытующий взгляд и ответил:

- Постарайся узнать, постарайся понять, что происходит в мире. То, что тебе кажется нормальным, на самом деле полно жестокой несправедливости. Если ты обладаешь заурядным умом и у тебя есть достаточно твердое положение в жизни, тогда можешь считать, что все хорошо в этом лучшем из миров, и очарование юности доброе для такого мнения подспорье. Но если ты беден и мыслишь неординарно, то ты должен изменить ход вещей, и тогда весь мир всей своей мощью покатится против тебя, как шипованное колесо.

- Ты считаешь, рогокрылы летают напрасно? Он сделал презрительный жест:

- Даже на этой платформе стоят те, кто продолжает эксплуатировать нас и в дни праздников.

- Но если тебя это так угнетает, перестань заниматься критиканством.

Отто вытер о рубашку руки и с сожалением ответил:

- Разве зрячий человек может умышленно себя ослепить? У тебя такие наивные мысли - проснись, Периан, посмотри, что в действительности происходит вокруг! Да, я работаю ради перемен и пишу пьесу в допотопном стиле. И она всем доступна. Пьеса о Мендикуле была задумана как пьеса о современных бедняках, вроде Златорогов, а не о принцах. Ты знаешь, как я люблю принцев.

Его губы искривились в саркастической улыбке.

- Потом, в случае успеха я напишу еще одну драму о бедных, чтобы сказать больше правды. Но тех, кто заказывает музыку, мало волнует нищета и горе бедняков. Им плевать, что от голода умирают дети, как умерли мои много лет тому назад. Все их разговоры о религии, науке и искусстве - игра слов, не более. Им начхать на простых людей.

- Я смотрю на это по-другому. И не все так считают. Мои слова еще больше завели его.

- Да, не все, конечно. Но в нашей жизни правит ложь. Мы погрязли во лжи - и бедные, и богатые. Но только богатые извлекают выгоду из лжи и плодят ее, как нерестовая рыба. Ложь проникла и в твою уютную жизнь, только ты еще не открыл глаза и не видишь ее действия.

- Я ведь живу на мансарде, у меня почти нет работы, а неделю назад я пытался добыть себе рубашку. Почему у тебя такое предвзятое мнение обо мне?