Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен Страница 32

Вдоль набережных порядочный шум производили группы трубадуров, наяривавших матросские мелодии. Там пришвартовалось большое число иностранных и малайсийских кораблей. Навидадианская шхуна, прекрасное трехмачтовое судно с высоким носом, и две джонки соседствовали с нашими триремами и галеасами, так хорошо приспособленными для опасных плаваний в Срединном море. Все эти суда были расцвечены сигнальными флажками, а их нок-реи были облеплены матросами.

И все это огромное сборище должно было вскоре смотреть, а может, и молиться на меня. От этой мысли все перевернулось у меня внутри. Ну а потом будут состязания, маскарады, свадьбы (праздник Рогокрыла был благоприятнейшим временем для свадеб), церковные выступления, фейерверки. Обычно празднества продолжались до поздней ночи. На Старом Мосту забьет фонтан из красного вина — щедрый жест Совета беднякам. В этом празднике участвовали все. И каждый вносил в него свою большую или малую лепту. Но все это будет позднее. А сначала выступлю я, Периан де Чироло, в одной из своих самых бредовых и наименее желаемых ролей!

Армида и я в сопровождении алебардщиков подошли к фронтону одного из торговых особняков, где на импровизированной платформе стояло несколько сановников. Лица их были неприветливы, а одежды внушительны. (Но среди них не было того страшного человека из Высшего Совета, чья внешность была мне так отвратительна. Думаю, он не рискнул появиться перед народом — его стихией были ночь и тайна.) Среди этих шишек был и Эндрюс Гойтола. Он шагнул вперед и кивком позвал меня на платформу. Когда я поднялся, он сказал мне несколько слов ободрения, но сухо, без улыбки. Я огляделся: Армида куда-то исчезла.

— Необходимо еще час подождать, — заявил Гойтола, принимая понюшку. Он повернулся и возобновил беседу с человеком, чье лицо мне было знакомо. Это был герцог Ренардо, крепкий и рослый юноша с цветущим лицом. Аристократ до мозга костей. И все в его облике подчеркивало это — золотая кольчуга, закатанные чулки, ботинки на высокой подошве и с квадратными носами. Но я бы отдал весь мир или добрую половину мира за его атласные бриджи и свободного покроя плащ с врезными карманами, надетый поверх кольчуги. Швы были отделаны изысканным золоченым орнаментом, в котором использовались мотивы герба дома Ренардо. Возможно, плащ сшили Златороги в своей грязной мастерской.

Молодой герцог оценивающе поглядел на меня и продолжил разговор с Гойтолой, каждое слово которого, как я решил, стоило дукат, судя по тому, как раздельно произносил их Гойтола. Это был тот самый герцог, о котором говорили, что он сторонник идей Гойтолы. Еще говорили, что он знал интересы народа и оказывал поддержку выдвигаемым народом требованиям к Совету.

Стоя на платформе, я мог видеть все происходящее.

Народ прибывал очень быстро. С восточной части от церкви доносилась музыка. Как обычно, у реки собралось много зрителей. Меж ними сновали коробейники, продавая игрушки, брошюры и еду. Я попробовал отыскать в толпе лицо своего отца, но это оказалось безнадежным. Я также не смог увидеть знамя Мантегана, поэтому не знал, здесь ли моя сестра и ее муж Волпато, который должен был возвратиться из далекого путешествия.

Мое внимание привлекли чьи-то машущие руки. Там, за ограждением, стояли мои друзья де Ламбант и Портинари с двумя девушками. Рядом с де Ламбантом была Бедалар, а Портинари держал за руку Смарану, сестру де Ламбанта. Когда я поклонился им, некоторые зеваки зааплодировали, отчего краска ударила мне в лицо.

Я стоял на краю платформы, несколько в стороне от сановников с каменными лицами. Это место вскоре должно будет стать центром всеобщего внимания. Другая часть платформы была занята странными предметами, которых, насколько я знаю, никогда не видела Малайсия за всю свою долгую историю.

На платформе высились семь деревянных рам, или башен, внутри которых, будто живые, трепетали и шелестели гигантские шелковые мешки. Видимо, эти штуки могли легко загореться от случайной искры. Поэтому двое мужчин со шлангом и помпой постоянно поливали клетки водой, обрызгивая каждого близстоящего.

Узкие горловины этих семи огромнейших мешков спускались к семи бочкам: одной большой и шести поменьше. В бочках когда-то хранилось вино. За ними присматривала команда под руководством Бентсона и его помощника Рино. Обслуга постепенно заполняла бочки некой жидкостью. Другие катили тачки с чем-то вроде серы и тоже вываливали их в бочки. В стороне от этой суматохи, на другом конце платформы, стоял конюх, похлопывая и успокаивая ретивого черного жеребца из конюшни Гойтолы. На жеребце была попона цветов Малайсийского флага. Специально для праздника скакун был подкован серебряными подковами. Я задумчиво посмотрел на него. Он задумчиво отвернулся от меня.

На тротуаре у платформы стоял длинный черный фургон, накрытый черным драпом. Его охраняли два господина, одетые в черное и даже с масками на лицах. Как бы для того, чтобы не вносить мрак и уныние в столь радостный день, сверху карета была украшена венком из белых цветов.

Зрелище повергло меня в уныние. Мне стало казаться, что я присутствую на собственной казни. Поэтому, когда к платформе подошел посыльный и бросил между перил записку, я схватил ее, как будто это было помилование. Записку прислал мой дражайший папаша.

«Я страдаю от коликов, а ты меня не навещаешь. Возможно, это желчный камень. Я совсем не ем. Я очень занят наукой, и пища перестала меня беспокоить. Все это весьма интересно. Никогда нельзя верить врачам. Я благодарен тебе за письмо, хотя почерк твой не стал лучше. Тебе лучше бросить верховую езду. У тебя с детства не было к этому способностей, как, впрочем, и ко всему остальному. Между тем, я многое выяснил о диете Филипа Македонского. У меня нет гульденов, чтобы тратить их на шикарные рубашки и другие безделушки. Пожалуйста, будь внимателен. Почему ты не приезжаешь? С тех пор, как умер попугай, я никуда не выхожу. Хочу сказать тебе, что я никогда не одобрю твое шутовство. Ты плохо кончишь. Сегодня я чувствую себя хорошо, а завтра состояние может ухудшиться. Посылаю тебе свои лучшие пожелания.

Твой преданный отец».

«Ну и дела, — подумал я, пряча записку в карман. — Нужно навестить старую свинью. При условии, что все кончится благополучно».

С легкой дрожью в коленках я направился поговорить с Бентсоном, который следил за наполнением бочек. Он был без привычной меховой куртки, его грубая холщовая рубашка прилипла к ребрам. Другие работающие разделись до пояса. Бентсон приказал добавить жидкости в самую большую из семи бочек. Он был возбужден и суетлив.

— Отто, ты что — гонишь голландскую водку на виду всей публики? Или это пример Прогресса?