Александр Громов - Всем поровну (сборник) Страница 33

Честно говоря, очень не хочется пробовать…

А кто спрашивает, чего тебе хочется, капитан Рыльский? Заблажит Монстру устроить на пустом месте небольшой ядерный очаг – устроит, можно не сомневаться. В виде гостинца. По сравнению с землетрясением и режущим без оплавления лучом это для него – тьфу!

«ЧИППИ, КАРТУ!»

Остров – вытянутый с востока на запад почти правильный овал длиной метров восемьсот, шириной порядка двухсот пятидесяти, с наивысшей точкой не более сорока метров. Сейчас на острове было людно, целых два человека: я на западном краю овала, странный субъект – на восточном.

Миновав сосенки, я продрался сквозь цепкий можжевельник и чуть ли не носом уткнулся в трухлявую бревенчатую стену.

– Что у тебя, Алексей?

– Пока ничего. Нашел избушку, танцую от нее.

От полуразвалившейся рыбацкой избушки было бы проще двинуться вдоль береговой черты, сперва по пляжу, потом по верху скал, но я решил ломануться напрямик. Хоть лес защитит от ветра, и то дело.

Заяц!

Самый обыкновенный косой летней серо-коричневатой масти выскочил прямо на меня из-за кустов, на секунду замер в испуге и, взбрыкнув задними ногами, стреканул прочь. Фу ты, дрянь, едва не напугал. Нервы на пределе, как у сталкера. Хуже: как у барышни… А самое поганое в «эффекте отталкивания» то, что отталкивающим фактором может послужить что угодно, аномальность подло маскируется под естественность. Медведи, интересно, здесь не водятся? Рысь сзади на холку не прыгнет?

Кто ж ее знает.

– Алексей, не молчи. Что делаешь?

– Двигаюсь, – сердито ответил я. – Нах остен. Прошу не отвлекать: тут оступиться – раз плюнуть.

– Понял, – сказал Шкрябун после паузы. – Докладывай, если что. Я на связи.

«Если что»… Если что-то случится, еще вопрос, успею ли я доложить. На этот случай к моему левому плечу специальной сбруей прикреплена миниатюрная видеокамера с двухчасовой кассетой. Может быть, постфактум удастся установить, что именно со мною случилось.

Мешает движениям, зараза.

Медведей на острове не водилось. Рысей, по-видимому, тоже. Некоторое время меня донимал чудом доживший до холодов одинокий комар; простодушный буколический кровосос отнюдь не московской квартирной выучки назойливо жужжал и просился под капюшон промокшей пуховки. Я отмахивался на ходу.

Серость серостью, сырость сыростью, а все-таки было здесь и красиво той несколько странной для южанина и середняка красотой, не для человека созданной и не человеку служащей, когда первым делом ощущаешь чуждость себя в этом лесу, выросшем на голых камнях. Во всяком случае, сломать ногу, сверзившись с валуна, тут не составило бы никакого труда. Скользя и обдирая ягель рантом мокрых ботинок, я поднимался вверх на округлые гранитные лбы, каждый следующий казался мне высшей точкой острова, но через пять шагов я убеждался, что за очередной низинкой, приютившей с десяток сосен, круглится скала повыше предыдущей, и снова карабкался.

Запертая в скалах вода не нашла ничего лучше, как закиснуть болотцем. Толстый влажный мох, приютивший красные брызги клюквы, заставил сделать крюк, и благодаря ему я снова увидел зайца – он промелькнул в том направлении, откуда я шел, и исчез. Прорвался, значит…

Что-то рано. Если я невольный загонщик, то прорываться мимо меня надо чуть дальше, где остров имеет максимальную ширину. И комар куда-то исчез, с ним было спокойнее…

– Рыльский на связи. Виктор Иванович!

– Что случилось, Алексей?

– Пока ничего. Вот что надо запомнить: «эффект отталкивания», возможно, действует не только на людей и высших животных. У того разрезанного коттеджа в Языкове по летней жаре я не видел ни одной мухи. Это мы упустили.

– Понял, Алексей. Как ты там?

– Тут не лес, а полоса препятствий. Зато согрелся. Продолжаю движение.

Мало-помалу я начал спускаться. Ощущение опасности, пожалуй, возросло, и противнее всего было полное сознание невозможности предугадать характер опасности. Треснет гранит под ногами и поглотит настырного человечишку? Рухнет под ветром сосна, какая потолще, и приложит парой кубометров древесины по маковке? Или аномальный субъект, которого мы тщимся спасти, уже подышал на руки, извлек из кармана жилетки какую-нибудь дамскую пукалку и караулит меня вон за тем валуном, чтобы шарахнуть в упор?

Никакой живности больше не попадалось, даже муравья. И заяц, наверно, с удовольствием убежал бы с острова, если бы только мог, да не сможет до ледостава. Мертвая чайка лежала в трещине скалы – видать, шибануло порывом ветра о гранит. Или – мертвая по иной причине? Залетела, глупая, туда, куда не следовало, где нельзя находиться ничему живому… Кроме меня, потому что мне до сих пор везло, а Максютов именует мое везение устойчивостью к «эффекту отталкивания». Он уверовал еще тогда, после моей поездки на Валдай к уполовиненному коттеджу. «Между нами, Алексей. Стоило мне только подумать о том, чтобы самому туда съездить… конечно, не поехал бы, а так, чисто гипотетически… Так вот, стоило мне только подумать, как страшно разболелся зуб. Запломбированный. И сразу все прошло, как только я вызвал тебя. Улавливаешь?»

Трудно не уловить. Ему по-прежнему ничего не понятно в «эффекте отталкивания», кроме того, как надо действовать при малейших признаках его проявления. Капитан Рыльский, ату!

Гав!

Подкравшись исподтишка, мокрый кулак ветра злобно ударил мне в лицо, и так же внезапно расступились прилепившиеся к кромке обрыва сосны. Я едва не шагнул вниз и даже занес ногу, но успел одуматься. Ф-фу… Расшагался! До дикого нагромождения скальных обломков, простодушно выставивших мне навстречу острые зубцы, лететь было не так уж долго, а кувыркнулся бы через голову – и привет. Поди определи потом, что послужило причиной: специфика «эффекта отталкивания» или посторонний фактор в виде собственной дурости. Хреновая из тебя лакмусовая бумажка, капитан Рыльский…

Настоящий каменный хаос – вот чем был восточный берег. Свинцовая вода, врываясь в гранитные лабиринты, пыталась обмануть, делая вид, будто пропадает среди камней, и с пушечной силой неожиданно выстреливала фонтаны из незаметных расщелин. Я двинулся по краю обрыва, ища место, где мог бы спуститься без риска поломать ноги, и тут увидел человека.

С первого взгляда стало ясно: рыбаки не наврали ни словом; когда же, глотая ветер, я все-таки спустился, осторожно переползая с глыбы на глыбу и избегая прыжков, удивление мое едва ли не возобладало над чувством опасности.

Невысокого роста тщедушный лысоватый человечек с печально-бессмысленным лицом… Действительно облаченный в черный костюмчик-тройку, при темном галстуке, он совершенно неподвижно, как изваяние, сидел на краю плоской плиты, привалившись спиной к остро торчащему гранитному обломку. Вряд ли удобный обломочек – весь в острых гранях… Предельно резко бросалась в глаза абсолютная неуместность этого человека здесь, где и я-то в своей куртке спасателя выглядел не очень убедительно, а в самый раз подошел бы, пожалуй, одетый в шкуру викинг с рыжей бородищей, торчащей из-под рогатого шлема, а уж коли викинги больше не встречаются, сошел бы на крайний случай местный рыбак в заскорузлом от морской соли прорезиненном плаще… А тут смотрите-ка – насквозь промокшая, хоть выжимай, но все же белая сорочка! Костюм словно для банкета в честь собственного юбилея. И почему-то – диссонансом – некогда светлые, а теперь серые, пропитанные водой парусиновые туфли.

Человек дрожал и вроде бы даже прискуливал – за воем ветра было не разобрать, – а из обоих глаз текли слезы. Человек сидел на штормовом ветру и плакал от холода, не пытаясь укрыться, сидел уже пятые сутки, покорно отдавая себя во власть всем стихиям, и даже не отворачивал лицо от ветра. На меня он не обратил никакого внимания.

– Вы меня слышите?

Пришлось прокричать ему это еще раз в самое ухо, и только тогда он вздрогнул, но взгляд остался бессмысленным. Человек не замечал меня в упор.

– Эй! – позвал я и хлопнул в ладоши перед его лицом.

Никакой реакции. Даже не моргнул. Подбородок и щеки – в темной щетине. Ну, это понятно. Дыхание нехорошее, хриплое. На щетине подбородка какая-то размокшая коростинка – не след ли от иссякшей струйки слюны?

Так. Он не только замерз до полусмерти, он еще и обезвожен!

Водки? Нет, потом. Воду я с собой не брал, зато вокруг ее имелось сколько угодно – то ли дождевая, то ли просачивающаяся по незаметным трещинам из верхнего болотца, она заполнила все впадины в граните. Во всяком случае, прибой сюда не достреливал, разве что соленая морось. Я прополоскал горло, сплюнул. Не родниковая, но пить можно.

Надо было видеть, как он пил из моей ладони! Ни один птенец в гнезде так не тянул рот за гусеницей, как этот тип за пригоршней солоноватой воды, стоило лишь смочить ему губы. Между прочим, до ближайшей лужицы он мог бы дотянуться сам, для этой операции ему не потребовалось бы даже встать!