Ким Робинсон - Дикий берег Страница 33

– Вот еще что, – сказал Уэнтуорт, выдвигая другой ящик. – Это чистая книга на случай, если надумаете писать мемуары. – Он перелистал страницы, показывая, что они белые. – Вернете заполненной, а публикацию мы берем на себя.

– Я не могу ее принять, – начал отнекиваться Том. – Вы и так нас задарили.

– Возьмите, пожалуйста. – Уэнтуорт протянул книгу. – У нас их много. Никаких обязательств писать, но, если соберетесь, бумага будет у вас под рукой.

– Хорошо, спасибо, – сказал Том. Он еще секунду колебался, потом сунул обе книги в заплечный мешок.

– Можно перекусить у вас на лужайке? – спросил Дженнингс. В руке он держал буханку хлеба.

– Мне пора к ученикам, – сказал Уэнтуорт, – а вы располагайтесь во дворе. Будьте как дома. – Потом, уже в дверях, Тому: – Не забывайте, что я говорил про мемуары.

– Не забуду. Вы делаете большое дело.

– Спасибо. Продолжайте учить грамоте, иначе наши труды пропадут впустую. Теперь мне пора возвращаться. До свидания, спасибо, что зашли, до свидания.

Он повернулся и пошел в комнату, где его ученики по-прежнему месили бумажную массу.

Мы поели в солнечном дворике под соленым морским ветерком, прошли обратно через гору Соледад, сели на дрезину и поехали на север, вверх-вниз по крутым холмам. Через несколько миль Том попросил Ли затормозить.

– Можно нам выйти на обрыв и поглядеть? Дженнингс взглянул с сомнением, и я сказал:

– Том, с обрыва мы можем поглядеть и дома.

– Не с такого. – Том взглянул на Дженнингса. – Я хочу ему показать.

– Конечно, – сказал Дженнингс. – Я обещал жене, что мы будем к ужину, но она все равно до темноты не управится.

Мы снова слезли с дрезины и пошли к западу через густой сосновый лес и ежевичник. Вскоре перед нами показались каменные утесы. Подойдя ближе, я увидел, что это бетон. Дома. Уцелевшие стены – иные высотой с наш береговой обрыв – высились среди груд мелких бетонных осколков. Плиты побольше моей хижины вставали из зарослей папоротника и ежевики. Дженнингс стал рассказывать про это место, но Том взял меня под руку и попросил наших спутников идти к обрыву.

– Он ничегошеньки не понимает, – сердито сказал Том, когда Дженнингс ушел вперед и уже не мог его слышать.

Дженнингс и Ли скрылись из виду, а я стал бродить по развалинам. Видимо, бомба взорвалась где-то совсем близко: все северные стены были черные, мягкие и хрупкие, как пемза. Среди травы и щебенки валялись осколки стекла, ржавые железяки, куски пластмассы, грудная клетка от человеческого скелета, оплавленные стеклянные трубки, металлические коробочки, грифельные доски… Рафаэлю бы понравилось. Однако вскоре мне сделалось тоскливо, как в Сан-Клементе. Все одно и то же: развалины былого, следы славного прошлого, обращенного в заросший травой щебень; прошлого столь величественного, что, как ни трудись, нам не вернуть ни его, ни даже его слабого подобия. Такие развалины напоминали о нашем ничтожестве, и меня это злило.

Я нашел Тома на северной окраине бетонных утесов: он бесцельно бродил от развалин к развалинам, натыкался на глыбы и смотрел на них так, будто они сами выросли у него на пути; дергал бороду, словно хотел оторвать. Меня он не видел и говорил сам с собой отрывистыми резкими фразами, каждая из которых заканчивалась новой попыткой оторвать бороду. Я подошел ближе и увидел, что тысячи его морщинок сложились в трагическую маску. Никогда прежде я не видел его таким убитым.

– Что здесь было, Том?

Я думал, он не ответит. Он поглядел в сторону, еще раз потянул бороду. Потом выдохнул:

– Здесь был колледж. Мой колледж.

Как-то пару лет назад мы все собрались у Тома во дворе: Стив, Кэтрин, Габби, Мандо, Кристин, Дел и маленький Тедди Николен. Было солнечно, мы все говорили разом, спорили, кто следующий читает «Тома Сойера», и собирались защекотать Кристин до слез, а старик сидел спиной к дереву и все не мог перестать смеяться. «Ладно, замолчите, ребята, замолчите, колледж открывается».

Я оставил Тома и пошел на запад по растрескавшемуся асфальту в рощу, где груды подгнивших балок лежали на месте былых строений. Строений, которые возводились людьми. В которых жили. Я сел на краю каньона, над высоким обрывом. Солнце садилось. Я смахнул слезу. Мне хотелось оказаться дома или хотя бы подальше отсюда.

Том вышел из-за деревьев чуть поодаль. Он искал меня. Я встал, окликнул его и пошел навстречу.

– Пойдем на обрыв, отыщем их, – сказал Том. Он по-прежнему выглядел пришибленным. Я молча поплелся следом. – Сюда, – сказал он и повел меня к южному краю каньона.

Деревья сменились кустарником, потом высокой – по колено – травой, и мы оказались у берегового обрыва. Внизу лежал океан, гладкий и серебристый. Горизонт был далеко-далеко – может, в сотне миль. Сколько воды! Ветер бил в лицо. Я глядел вниз, на пятнисто-бурый обрыв, высокий-превысокий и почти отвесный, на широкий, покрытый водорослями пляж. Дженнингс и Ли стояли в сотне ярдов от нас, крошечные фигурки на краю обрыва; они кидались камнями, стараясь добросить до пляжа, но попадали в откос. Глядя на летящие камни, я вдруг понял, что видят чайки, и мне почудилось: я лечу в облаках, высоко-высоко над миром.

Слева в море вдавалась гора Соледад и Ла-Холья. Она загораживала все, что было дальше к югу. На севере берег изгибался, и дальние обрывы казались разломленными комьями грязи над синеватыми лужицами болот. Череда обрывов и болот тянулась до зеленых холмов Пендлтона, а там, где эти холмы сливались с небом и морем, была наша долина, наш дом. Мне с трудом верилось, что я вижу такую даль. Волны с еле слышным рокотом набегали на пляж и оставляли за собой извилистый белый след. Том сидел, свесив ноги с обрыва.

– Пляж теперь раза в два шире прежнего, – сказал он сдавленным голосом. – Мир не должен так сильно меняться на протяжении одной жизни. Слишком это тяжело.

Я отошел, чтобы не мешать ему говорить с собой, однако он сразу поднял лицо – оказалось, он обращался ко мне.

– Я провел здесь много часов, когда время могло остановиться и я был бы только рад. – Он дернул бороду. – Теперь обрывы совсем не те.

Я не знал, что ответить. Закатное солнце озарило склон, песчаник засветился алыми отблесками. Наши тени протянулись далеко за нами, ветер стал свежее. Мир казался огромным-преогромным, продуваемым, сумеречным. Я ходил взад-вперед по краю обрыва и все смотрел, смотрел. Старик продолжал сидеть – маленький бугорок над откосом. Солнце постепенно тонуло в море, и вот от него осталась лишь крохотная зеленая искорка. Ветер усиливался. Дженнингс и Ли шагали к нам по самому краю обрыва, маленькие, размахивающие руками фигурки.

– Пора собираться, – крикнул, подходя, Дженнингс. – Элма скоро начнет подавать на стол.