Геннадий Прашкевич - Малый бедекер по НФ Страница 33

— Выиграли? — спросил он, увидев Насибулина.

— Не совсем… Три мяча, правда, закатали.

— Себе?

«Шлепнуть, заразу, глядь…» — «Да патроны кончились?..» — «Тебе все равно списывать…» — «Опять кровь?..» — «А ты, глядь, вали на первого…»

Странный, тревожащий вели они разговор.

-Налево — скала, — объяснял Вова. — Направо — тоже скала.

Он хмурился, ничто его не радовало. Насибулин рядом пыхтел. «Видишь, на скале выбито Уля ? Это в честь Серебряной. Матрос один, она ему не дала. А направо — скульптура Ефима Щукина».

Бетонной рукой бетонный старичок вцепился в скалу, другой крутил бетонное колесо морского штурвала. Из оттопыренной бетонной складки, долженствовавшей обозначать ширинку, вызывающе торчал пучок рыжей соломы — там ласточки свили себе гнездо. Не знаю, входило ли такое в замысел известного скульптора, но Ефим Щукин меня восхищал. Каждый год он приплывал на острова и обязательно оставлял после себя след в виде огромных статуй. Они стояли вдоль главной цунами-лестницы. Они стояли на склонах холма. Они стояли возле кинотеатра. Казалось, люди бегут из поселка. Бетонные рыбаки, раскоряченные бетонные, моряки, веселые бетонные сезонницы, бичи, романтические интеллигенты — все бетонные. Один с разделочным ножом в руке, кто просто с веслами.

— Зачем мы сюда?

— Какая разница?

Твердынями называли крепости в старые времена.

Перед такой крепостью мы наконец остановились. Это был глиняный вал, плотный даже на вид, лбом такой не прошибешь, а по нему еще заборчик из частых кольев. За глиняным валом в жирной, отблескивающей на солнце луже колебался, подрагивал, колыхался огромный хряк, похожий на жирного носорога с обломленным рогом. Ничто, казалось, такого не может тронуть, но тяжелый карабин с оптикой, переданный Насибулиным Вове, хряка неприятно удивил.

Он прищурился.

Он понюхал воздух.

Он бултыхнулся в луже, чуть приподняв задницу.

— Во, глядь, вымахал! — восхитился Насибулин. И признался: — Он мне как брат.

Вова молча вогнал обойму в патронник. Брат Насибулина ничем его не радовал.

В письмах Вова чудесно описывал красоту. Сиреневые закаты, например, трогали его до слез. Он бы и про насибулинского хряка написал, как о чудесном даре природы, как о некоем Ниф-Нифе, живущего в бедном домике, сплетенном из травы, даже не из прутьев. В длинных сентиментальных письмах он бы признался: «И когда в последний раз полыхнет чудесный закат, я, может, пойму, что напрасно переспал с той девчонкой из Нархоза. Ей бы потерпеть, правда?» Но сейчас Вова только грубо прищурил глаз, будто цинично подмигнул Ниф-Нифу, и передернул затвор карабина.

Тучный Ниф-Ниф насторожился.

Он смотрел на Вову совсем недоброжелательно.

«О милая, как я тревожусь! О милая, как я тоскую! — цитировал в письмах Вова. — Мне хочется тебя увидеть, печальную и голубую!» Но сейчас на горе, с карабином в руках, хмурый после многочисленных ссор с Капой, никаких таких ассоциаций ни у кого не возникло. Влажно хлопнув ушами, Ниф-Ниф попытался вскочить. Грязь под ним чавкала, пузырилась. Наверное, Ниф-Ниф наклал под себя после первого выстрела.

И высокие, нежные стояли над островом облака.

А Капу мы увидели перед магазином.

Там змеилась длинная очередь. Капа в ней была не последней.

Кто-то доброжелательно хлопал корову по спине, кто-то совал ей в пасть хлебную корку. «Кусочничает, падла!» — обозлился Вова. Но перехватив его взгляд, Капа только презрительно хлестнула себя хвостом. Она явно не полюбила Вову. Она двинулась в сторону от него — к отливу. Медленно поднимала ногу, потом другую. Лениво взметывала хвостом, пускала стеклянную слюну. Кто-то растроганно произнес: «Гуляет». Кто-то тревожно предупредил: «Не надо ей на отлив, там куча!»

И правда, вдали на песке что-то лежало.

Солнце нещадно било в глаза. Капа расплывалась в мареве, воздух дрожал. На песках, правда, что-то происходило, но что — не рассмотришь. Да никто и не пытался рассмотреть. А когда Вова выругался: «Во, глядь!» — никто не бросился на помощь корове.

А Капа подпрыгнула.

Солнце било в глаза, черная груда на песке будто бы шевелилась.

Черт ее знает, ничего не разберешь, когда тебя слепит солнце. Мы прятали глаза под ладошками, жались друг к другу. Слышанное о страшных тварях из океана приходило в голову, но мы ничего отчетливого не видели. Только через полгода в Южно-Сахалинске Сапожников рассказал мне, что Капа действительно ушла в океан. Одна или нет, он ничего такого не утверждал. Просто сказал: «Чтоб ты прокисла!» И все. Ничего больше. Пойди теперь разберись. Вроде бы боролась, плыла корова. Вроде бы потом видели ее на траверзе Итурупа.

Вранье, конечно.

Тетрадь пятая

Я БЫЛ ПЯТНИЦЕЙ

Бухта Церковная находится в 3, 5 мили от острова Грига. Берега бухты гористые, заканчиваются у воды скалистыми обрывами и окаймлены рифами. На северо-западном берегу бухты имеется низкий участок протяженностью 3, 5 кбт и шириной 1 кбт. Этот участок берега порос лесом и кустарником и окаймлен песчаным пляжем. В бухту впадает большое количество ручьев, вода в которых пригодна для питья. Из водопада на северо-западном берегу бухты можно принять пресную воду. Грунт в вершине бухты — песок, в южной части — камень. Здесь много водорослей. На подходе к бухте иногда внезапно появляются густые туманы.

Играли в гоп-доп.

Уля Серебряная (в прошлом манекенщица), рыжий Чехов (однофамилец) и не по возрасту поседевший Витька Некляев (в прошлом известный актер) отчаянно колотили металлическим рублем по расшатанному столу. На широкой полке универсального стеллажа крепко спал Сапожников, так уверенно обещавший в два дня отправить меня на Кунашир. Иногда под столом я касался круглых коленей Ули Серебряной, только это и утешало.

Говорили о Капе.

— Ее от воды рвало. Не могла она сама броситься в океан. Если даже жизнь ее прижала, перехватило дыхание, не могла. Она родом с материка, домашнее животное, укачивало ее в воде…

— А я легла на надувной матрас. Плакала, плакала, так жалко Капу. Потом уснула под ветерком. Такие сны… Всякое видела… Только бы не надуло…

— Нельзя винить Вову, нельзя. Ну и что? Ну и ходит он на отлив. Зато потом его рвет. И пахнет, опять же…

— Отстаньте. При чем тут он? Капу жалко…

Вова мрачно грыз зеленый, в шашечку, ананас.

Почему Капа бросила остров? Что томило коровью душу? Почему нет любви? Откуда, куда мы? От Вовы явственно несло тоской и туманом. Даже если какая-то неизвестная тварь действительно сожрала Капу, то почему осталась на песке только груда вонючей гадости? Вова пил местный квас и легонько почесывал ухо. Оно у него распухло, царапины украшали щеку и шею. Утром отправился он на велосипеде вниз к магазину и на самом крутом участке дороги слетела с шестерни цепь. По дуге Вова с криком падал на зеркальный песок отлива. Потом его тащило по сырому песку. Песок под Вовой парил, сох, плавился. А сверху падали обломки велосипеда. Так, кстати, заснял Вову фотокор «Комсомольской правды», находившийся на вошедшем на рейд теплоходе «Тобольск». Фотография эта потом обошла все газеты Советского Союза. На снимке Вова в каких-то невообразимых лохмотьях воздевал к небу руки, а с неба сыпались металлические обломки.