Джеймс Блэйлок - «Если», 1997 № 07 Страница 33

— Зачем, Анна? Зачем вы это сделали?

Она рассмеялась. Наконец-то он назвал ее просто по имени — Анна. Именно теперь, когда это, скорее всего, уже не имеет значения.

Поняв, что отвечать она не собирается, он прибег к более официальному тону.

— Вам в помощь выделен юрист. Он прибудет завтра.

Томас Кромвель9 был юристом, как и сэр Томас Мор. И оба погибли по воле Генриха. Сам же мастер Калхейн ей об этом и сообщил, и тем не менее он до сих пор верит, что юридическая помощь, раз она предусмотрена законом, способна принести пользу.

— Юрист первым делом просмотрит все записи. Что вы делали и что говорили, минута за минутой.

Она насмешливо улыбнулась.

— Зачем вы сообщаете мне об этом?

— Вы вправе знать…

— Ах, как вы заботитесь о моих правах! Так же как и о моей безвременной смерти… — Она затянула конец нити и срезала остаток. —

Как это у вас получается, что вы знаете все про свои машины, командуете ими и не ведаете той истины, что каждому из нас суждено умереть?

— Мы знаем об этом, — ответил Калхейн спокойно. Наконец-то его тяга к ней угасла, и она уловила перемену. Словно колодец пересох — то, что он назвал ее по имени, было последней каплей живой воды. — Просто мы стараемся предотвратить смерть, если только можем.

— В том-то и соль, что не можете! «Предотвратить смерть» — будто она то же самое, что лихорадка. Вы можете лишь отсрочить ее, мастер Калхейн, и даже не задаете себе вопроса: а стоит ли это делать?

— Я зашел к вам исключительно для того, чтобы предупредить о приходе юриста, — холодно произнес Калхейн и откланялся. — Спокойной ночи, госпожа Болейн.

— Спокойной ночи, Майкл, — ответила она и расхохоталась.

Приступ хохота продолжался и после того, как за Калхейном закрылась дверь.

Зал всех времен, рассчитанный на триста человек, был заполнен до отказа.

Лемберт припомнила свою лекцию, читанную здесь кандидатам в историки, включая того — как его звали? — с фиалковыми глазами. Тогда два десятка молодых людей жались у квадратов, виртуальных и имитированных, вглядываясь в разворачивающиеся на них ужасы, — но ни ужасов, ни самих квадратов в действительности здесь не было. Сегодня квадраты не возникали вообще, середина зала была пуста, а по всем четырем сторонам поднимались в десять рядов полированные скамьи с высокими спинками, на которых расположились члены Внутреннего совета, архиепископы, ламы и шаманы от Церкви святых заложников, а также репортеры, представляющие все крупнейшие сети новостей Солнечной системы. Ее святейшество сидела в окружении своих сторонников, делая вид, что не хочет привлекать к себе внимания. А Тошио Брилл занял отдельный стул лицом к лицу с нынешним председателем Всемирного форума, марсианином Дагаром Кренайа.

Анну Болейн провели на предназначенное ей место. Она шла с гордо поднятой головой, шурша длинными черными юбками. Лемберт припомнила, что именно черное она надела и на тот суд по обвинению в измене в 1536 году.

— Слушания начинаются, — провозгласил председатель Кренайа.

Он носил волосы до плеч, — вероятно, мода на Марсе вновь изменилась. Лемберт глянула на бритые черепа своих коллег, на длинные, свободно падающие черные волосы Анны Болейн и вдруг шепнула сидящему рядом Калхейну:

— Помяни мое слово, мы тоже вскоре отпустим патлы…

Тот посмотрел на нее, как на сумасшедшую.

А ведь и впрямь нетрудно сойти с ума, когда переживаешь любое событие дважды — сперва во время исследований и повторно наяву. Доступно ли такое суждение разуму Анны Болейн? Да, конечно, своей репликой насчет волос она, Лемберт, продемонстрировала собственное легкомыслие, — но уж куда ей до легкомыслия той же Анны, когда-то заявившей в Тауэре в канун казни: «Зато ни у кого не возникнет хлопот, когда мне будут придумывать прозвище. Останусь в истории королевой Анной Без Головы…»

Внезапно ненависть к этой женщине полыхнула в сердце Лемберт с новой силой. Она-то помнит слова, каких Анне теперь никогда не произнести, а Анна помнить не может. Но, завещав свои слова истории и передав их таким образом Лемберт, Анна Болейн их обесценила, и, может быть, именно в этом ее главное преступление, за которое ее никогда не осудят. Эти судебные слушания, столь важные для Лемберт, Брилла и Калхейна, сделались как бы переигровкой процесса, состоявшегося века назад. Все как бы известно заранее, а значит, обесценено. Анна украла у них их собственную эпоху, которую они, по-видимому, не умели толком ценить.

— Обвинения, — провозгласил Кренайа, — сводятся к тому, что Институт времени преступно нарушил основополагающие условия содержания святой заложницы Анны Болейн, которую взяли таковой ради предотвращения войны. Обвинения распадаются на три пункта, которые и будут сегодня рассмотрены. Первый: сотрудники Института сознательно умножили душевные муки заложницы, сосредоточив ее внимание на страданиях, выпавших на долю тех, кого она покинула в силу изъятия из своего времени, и на определенных аспектах ее нынешнего положения, которые вызывают эмоциональный стресс. Второй пункт: сотрудники Института вообще неправильно выбрали заложника, действительно способного предотвратить войну. И третий: сотрудники обдуманно использовали заложницу для сексуальных посягательств.

Лемберт ощутила, как все внутри сжалось и замерло. Калхейн вскочил на ноги, затем медленно опустился обратно на скамью. Лицо у него застыло, словно маска. Неужели он… Нет! Конечно, Анна ослепила его, но не до такой же степени, чтобы ради нее испортить себе карьеру. Он все-таки не Генрих — ведь и она, Лемберт, не позволила себе увлечься начальником настолько, чтобы потерять голову…

По рядам зрителей прокатился неровный шумок, будто испортилось электронное оборудование. Кренайа постучал молотком, восстанавливая порядок.

— Директор Брилл, каков ваш ответ на предъявленные обвинения?

— Обвинения ложны, председатель. Все три.

— Заслушаем показания против Института.

Анна Болейн заняла тот стул, где до нее сидел Брилл. «Она вошла, как триумфатор, и уселась с элегантностью и достоинством…» Цитата из иных времен. Лемберт впервые за много дней взяла Калхейна за руку. Рука была вялой и безвольной.

— Госпожа Болейн, — обратился к заложнице председатель: видимо, его не предупредили, что Анна требует обращения к себе как к королеве, и промашка принесла Лемберт злорадное удовольствие, — поведайте нам, почему и как ваши душевные муки умножились в силу действий сотрудников данного Института?

Анна протянула руку, и, к несказанному удивлению Лемберт, юрист заложницы подал ей лютню. На официальных слушаниях, проводимых Всемирным форумом, — лютню! Анна принялась наигрывать заунывный жалобный мотивчик. Неподвязанные черные волосы упали вперед, закрывая лицо, и хрупкое тело остро контрастировало с горечью слов: