Герберт Уэллс - Война миров (пер. Магур) Страница 34

Это было на третий день, когда (если память мне не изменяет) я увидел, как убили человека, — это был единственный раз, когда я действительно видел, чем питаются марсиане. После этого случая я больше не подходил к щели днем. Я отправился в судомойню, отворил дверь и несколько часов тихо рыл топором землю. Но когда я вырыл отверстие фута два глубиной, рыхлая земля с шумом осела, и я не решился копать дальше. Я замер и долго лежал на полу, боясь пошевелиться. После этого я уже не помышлял о подкопе.

Марсиане произвели на меня столь тягостное впечатление, что я почти не надеялся на помощь со стороны людей. Вдруг на четвертые или пятые ночь я услыхал как будто выстрелы из тяжелых орудий.

Была уже глубокая ночь. Марсиане убрали экскаватор и куда-то скрылись. Только вдалеке стоял боевой треножник, да в одном из углов ямы многорукая машина в одиночку нарушала тишину своим лязгом. Она продолжала работать как раз под щелью, в которую я смотрел. В яме было совсем темно, за исключением тех мест, куда падал лунный свет.

Ночь стояла ясная, светлая; луна, единственная из всех планет, царила в небе. Мне послышался собачий вой, и этот знакомый звук заставил меня насторожиться. Потом очень отчетливо я услышал гул, точно от больших орудий. Я насчитал шесть выстрелов и после долгого перерыва — еще шесть. Потом все снова стихло.

Глава 4

Смерть викария

Это произошло на шестой день нашего заключения. Я смотрел в щель и вдруг ощутил, что остался один. Вместо того чтобы стоять подле меня и отталкивать от щели, викарий почему-то ушел в судомойню. Это показалось подозрительным. Я быстро, но бесшумно вернулся в судомойню. В темноте я услышал, что викарий пьет. Я протянул руку в темноту, и мои пальцы нащупали бутылку бургонского.

Несколько минут мы боролись. Бутылка упала и разбилась. Я выпустил его и поднялся. Мы стояли, тяжело дыша и угрожая друг другу. Наконец я встал между ним и запасами провизии и сказал, что решил ввести строгую дисциплину. Я разделил весь запас пищи на части так, чтобы ее хватило на десять дней. Днем он попытался снова подобраться к пище. Я дремал, но сразу же встрепенулся. Весь день и всю ночь мы сидели друг против друга; хотя я и устал, но не уступал, он же плакал и жаловался на голод. Я знаю, что прошли всего одна ночь и один день, но мне казалось и тогда и теперь, что время тянулось бесконечно.

Несходство наших характеров вело к все более открытым столкновениям. В течение двух долгих дней мы перебранивались вполголоса, спорили, пререкались. Иногда я терял самообладание и бил его; иногда я пытался ласково убеждать его; раз я попытался даже соблазнить его последней бутылкой бургонского: в кухне была труба для дождевой воды, откуда я мог напиться. Но ни уговоры, пи угрозы не подействовали: казалось, он сошел с ума. Он не прекращал попыток захватить провизию, разговаривал вслух сам с собою. Он держался очень неосторожно, и мы каждую минуту могли быть обнаружены. Скоро я заметил, что он окончательно потерял рассудок, — я оказался один на один в темноте с сумасшедшим. Мне кажется, что и я был уже не вполне нормален. Меня мучили страшные, безумные сны. Как ни странно, но мне кажется, что сумасшествие викария вовремя предостерегло меня; я взял себя в руки и потому сохранил рассудок.

На восьмой день викарий начал говорить громко, и я ничем не мог удержать потока его красноречия.

— Это справедливое наказание, о Боже! — повторял он поминутно. — Справедливое! Накажи меня и всех вокруг. Мы согрешили и впали в грехи… Повсюду несчастья, бедных топтали в пыли, а я молчал. То, что я проповедовал, было безумием… Мне нужно было встать и, не жалея жизни своей, призывать их к раскаянию, к раскаянию… Угнетатели бедных и нуждающихся! Виноградник Божий!..

Потом он снова вспомнил о еде, к которой я его не допускал, умолял меня, просил, плакал, угрожал. Он начал повышать голос; я попытался утихомирить его; он понял, что может держать меня в своей власти, и грозил, что будет кричать и привлечет внимание марсиан. Это испугало меня поначалу; но моя уступчивость уменьшила бы наши шансы на спасение. Хотя я не верил ему, но считал возможным, что он так поступит. В тот день, во всяком случае, он не привел в исполнение своей угрозы. Он говорил, постепенно повышая голос, в течение восьмого и девятого дней, — это были угрозы, мольбы, перемешанные с раскаянием в недостойном служении Богу. Мне было жаль его. Немного поспав, он снова принялся кричать так громко, что я вынужден был вмешаться.

— Тише, тише! — умолял я.

Он встал на колени в темноте, недалеко от медной кухонной посуды.

— Я слишком долго молчал, — сказал он так громко, что его должны были услышать в яме, — теперь я должен свидетельствовать. Горе этому беззаконному граду. Горе! Горе! Горе! Горе обитателям Земли, ибо уже прозвучала труба…

— Замолчите! — просил я, вскакивая в ужасе, почти уверенный, что марсиане услышат нас. — Замолчите…

— Нет! — воскликнул вновь викарий, поднимаясь и простирая руки. — Меня осенил Господь! — В три прыжка он был у двери в кухню, — Я должен свидетельствовать. Я иду. Я и так уже слишком долго медлил.

Я схватил сечку со стены и бросился за ним. Я был в бешенстве от страха. Настиг я его посреди кухни. Поддаваясь последнему порыву человеколюбия, я обернул острие к себе и ударил его тупой стороной. Он упал ничком на пол. Я споткнулся о его тело и остановился, тяжело дыша. Он лежал неподвижно.

Вдруг я услышал шум снаружи, как будто осыпалась штукатурка, и треугольное отверстие в стене закрылось. Я взглянул вверх и увидел многорукую машину, вступающую в пролом стены. Одно из сокращавшихся щупальцев извивалось среди обломков. Показалось второе щупальце, скользившее по рухнувшим балкам. Я замер от ужаса. Потом увидел зеркальную пластинку около чудовищного лица и большие темные глаза марсианина. Металлический спрут извивался щупальцами в проломе.

Я повернулся, споткнулся о викария и остановился у двери судомойни. Щупальце просунулось на два ярда в кухню, извиваясь и поворачиваясь. Несколько секунд я стоял как зачарованный, глядя на это странное порывистое приближение. Потом, тихо вскрикнув от страха, спрятался в судомойню. Я дрожал и едва стоял на ногах. Я открыл дверь в угольный погреб и стоял в темноте, глядя через щель двери в кухню и прислушиваясь. Заметил ли меня марсианин? Что он делает?

В кухне что-то двигалось, задевало за стены с легким металлическим побрякиванием, точно связка ключей на кольце. Какое-то тяжелое тело — я догадался какое — поволокли по полу кухни в отверстие. Я не удержался, подошел к двери и заглянул в кухню. В треугольном освещенном солнцем отверстии я увидал марсианина у многорукой машины — он внимательно рассматривал голову викария. Я сразу же подумал, что он догадается о моем присутствии по рубцу от удара, который я нанес викарию.