Сергей Казменко - Нашествие Страница 34

- Я замолчал. И он молчал. Долго, не меньше минуты. Потом заговорил хриплым, каким-то чужим голосом:

- Ты что думаешь, я не вижу всего этого? Мне не больно от того, что творится вокруг? Или всем остальным - им не больно? Быстро же ты нас в нелюди записал, Алексей. Но как ты можешь обвинять нас, когда тебе известна здешняя ситуация, известна, возможно, в чем-то даже лучше, чем мне? Как ты можешь не понимать? Да, я принимаю решения, которые в конечном счете несут зло этому миру. И я вижу это зло. Может быть, я сегодня вижу гораздо больше, чем способен увидеть ты. Но у меня нет выбора - мне приходится выбирать между злом и еще большим злом. И я выбираю наименьшее из всех возможных зол. И все, все без исключения вынуждены здесь делать то же самое. Может быть, это и есть Нашествие, может быть, мы действительно оказались пешками в чьих-то руках - но мы не потеряли нашей человеческой сущности, не надо лишать нас этого, Алексей. И мы будем и дальше действовать так, чтобы свести творимое нами зло к минимуму.

- А если я докажу тебе, что ты ошибаешься? Что прорыв к Резервуару, например - это величайшее зло, которое человек может нанести сегодня Кабенгу?

- Докажи.

Если бы я мог это доказать! Хотя бы самому себе. Но нет, никаких доказательств у меня не было. Кроме одного - того, что мы были направлены на этот путь насильно, против нашей воли. А это могло означать, что прорыв к Резервуару - еще одно проявление Нашествия. А могло и ничего не означать. Я не мог ничего доказать ему, потому что все мои аргументы он мог обратить против меня же. Я просто чувствовал, и у меня были основания доверять этому своему чувству. Потому что тогда, на Джильберте, я не доверился ему.

- Так вот что я скажу тебе, Алексей, - помолчав, сказал Граф. - Я не отдам приказа прекратить бурение. То, о чем ты просишь, невозможно. Потому хотя бы, что ты толкаешь нас на предательство - а что есть предательство, как не высшая степень потери человеческого? Мы не можем предать онгерритов, каких бы жертв нам это ни стоило. Не можем именно потому, что это означало бы, что мы принесли сюда Нашествие. Пока остается надежда, мы будем продолжать бурение. Может быть, меджды погибли именно потому, что отступили - хотя бы здесь.

- Здесь?

- Вот видишь, - сказал он. - Ты и этого не знаешь. Они побывали здесь и ушли. Вполне возможно, что они тоже пытались помочь онгерритам. Мы ведь не знаем, сколько миллионов лет их цивилизация находится в застывшем состоянии. Пытались помочь - и бросили. А чтобы стать предателем достаточно предать один раз, и одно предательство всегда влечет за собой другие. Поэтому мы не бросим онгерритов. Не можем бросить.

Значит, меджды тоже когда-то здесь были, и я уже не удивился тому, что не знал этого. Они были здесь и ушли, и это могло означать все, что угодно. В том числе и самое страшное. Все смешалось у меня в голове.

Все было сказано, и говорить о чем-то еще было бесполезно. Я попытался подсказать ему единственно возможный выход, но он его не принял. Он был уже запрограммирован на то, чтобы двигаться к катастрофе - так мне тогда казалось. А я не мог вмешаться и что-то изменить. Время уходило безвозвратно. Ни он, ни я не знали, сколько времени нам еще отпущено. Время уходило безвозвратно, и надо было хоть что-то делать - даже если в душе и крепла уверенность в том, что все бесполезно.

Я встал, спросил:

- Когда идет следующий транспорт на Туруу?

- Примерно через полчаса, - ответил он, высветив информацию.

- Я улетаю туда. Прощай, - сказал я и направился к двери. Но у входа услышал:

- Стой, Алексей.

Я обернулся, и тогда он сказал:

- Там, в твоей карточке... Там ведь сказано, что в случае необходимости ты можешь принять на себя командование базой. Почему ты этого не делаешь?

- Забудь об этом, - сказал я. И вышел.

Я знал, как чувствуют себя предатели. Я сам был теперь предателем. Но поступить иначе я тогда не мог.

Кто бы ни стоял за Нашествием, это был слишком серьезный противник, которого нельзя было недооценивать, которому нельзя было показать, что я хоть что-то сумел нащупать. Быть может, я ошибался, но я предпочел действовать так, будто по-прежнему пребываю в полном неведении. Хотя бы формально, но я должен был продолжать свою работу наблюдателя. Мне надо было продержаться еще трое суток.

Гримсона я застал в пультовой.

- Мне говорили о вас, - сказал он, слегка повернувшись в кресле в мою сторону, но не снимая рук с сенсорной панели. Потом кивнул на соседнее кресло. - Садитесь, спрашивайте. Только учтите - у меня много работы.

- Благодарю вас, - ответил я, усаживаясь в предложенное кресло. Потом бегло оглядел пультовую. Стандартное оборудование - матовая сенсорная панель на каждом рабочем месте, несколько проекторов, пульт связи в правом подлокотнике кресла, информационный канал в левом. Впереди - черная стена, гладкая и отполированная, как стены залов и тоннелей онгерритов. Я протянул руку к пульту, попытался включить изображение, но вместо этого справа от сенсорной панели загорелся красный сигнал.

- Ого, - сказал я. - К чему такие предосторожности?

- Вопрос не ко мне, - ответил Гримсон, не отрываясь от работы. Он лишь мельком взглянул на свой пульт и снова уставился на черную стену перед собой. - Опустите свою карточку в щель для идентификации.

Ну в таком напоминании я, конечно, не нуждался. Я просто несколько секунд колебался, следует ли это делать, но затем достал из нагрудного кармана свою карточку наблюдателя - не ту, конечно же, которую показывал Графу и ребятам на Каланде - и опустил ее в щель рядом с красным огоньком. Он тотчас же погас, и я смог войти в систему, продублировав картинку, которую видел перед собой Гримсон.

Несколько минут я просто наблюдал за его работой. Конечно, то, что он делал, для неспециалиста было мало понятно, но кое-что в науке я смыслил. Годы работы инспектором зря не проходят, я знал нескольких ребят - правда, не из нашего отдела - которые, бросив это занятие, перешли в науку и сумели добиться там кое-каких успехов. Почему бы и нет, если имеешь к этому склонность? Только вот из нашего отдела обратной дороги нет. Потому что, когда знаешь о Нашествии, которое уже происходит, когда знаешь о надвигающихся катастрофах и о возможности гибели всего, что тебе дорого, все прочее, кроме нашей работы, лишается смысла.

Гримсон был крупнейшим сейсмологом на планете, и сейчас занимался сейсмотомографией, инициируя по одному ему понятной схеме вибраторы, разбросанные по всей поверхности Кабенга, и уточняя таким образом параметры недр. Немного подумав, я отключился от его картинки и просмотрел сопутствующие материалы. Конечно, я все это когда-то видел - но не столь подробно, да и информация об увиденном тогда была уничтожена по прибытии на Кабенг. Около сотни вибраторов было разбросано по поверхности планеты, причем более половины из них было установлено вокруг массива Туруу. Датчиков было раза в два больше, и в целом система, как я прикинул, способна была дать под нами разрешение порядка полуметра при однопроцентном градиенте плотности. Если, конечно, наблюдения проводились достаточно длительное время, чтобы накопить необходимый объем информации.