Елена Хаецкая - Несчастный скиталец Страница 34

Продолжение того же журнала Эмилии

Вот такими пустяками заполняет братец мой досуги свои и пачкает ими листки бумаги, адресуя их героическому однополчанину своему, а тот их принужденно читает! Все сии драматическия сцены, обильно уснащенныя диалогами и разсуждениями философическими о жизни вообще, одну задачу имеют, а именно: показать Гастона э Сю во всей его красе!

Однакож не следует мне отвлекаться от описания, коим я предполагаю руководствоваться для написательства правдивой истории нашего путешествия.

Итак, въехали мы к замку и узрели пред собою решотку высокую и чрезвычайно узорчатую, с различными цветами и завитушками в старом еще вкусе, как любили во времена государыни Лакрины, т. е. в очень стародавния. Повсюду расстилался обильный деревьями и кустарником парк, причем обнаруживал смешение различных стилей и настроений. То вдруг начиналась как бы чащоба, так что и проехать по тропинке делалось почти невозможно, и кусты царапали карету и порвали кучеру рукав. В сией чащобе водились настоящия филины, но было и два искусственных, и сии искусственныя, облепленныя перьями, снятыми с настоящих, то и дело открывали жолтыя глаза, подсвеченные особливыми, скрытыми лампами (это нам рассказали здешние дамы – пребойкия!), а также оглушительно гугукали и хлопали крыльями. Сии механические птицы обретались в числе двух или трех и изрядно стращали лошадей, кучера и нашего колдуна.

Затем чащоба столь же внезапно сменилась подстрижонным парком, и везде стало заметно статуй, скульптур, представляющих различные аллегории, например – Добродетель с нашептывающим Соблазном, Любовь с голубкой, противостоящая Греху (с жабою), Милосердие, дарующее поцелуй Раскаянию (представленному в виде коленопреклоненнаго кавалера чрезвычайно привлекательной наружности) – и так далее. Кусты представляли собою как бы шары и иные геометрическия фигуры, а деревья держались на почтительном расстоянии друг от друга и выглядели пристойно и кротко.

Дорога здесь, разумеется, была вымощена, и карета бежала по ней ровно, как бы по паркетному полу.

Слева видели мы еще романтическия заросли, где имелось много вольно разросшихся трав и заместо роз красовался необработанный шиповник. Там же можно было зреть и бревна, якобы случайно упавшия среди травы и заменявшия скамейки.

Везде кишело нарядное многолюдье. Сопровождавшия нас спутницы-амазонки, кои ввергли в краску верного моего Миловзора, охотно разъяснили, что гостей у владельца шато завсегда преизрядно, причем иные живут годами, не трудясь даже заглядывать в собственные владения, а иные даже и не встречались за все это время с хозяином, пользуясь, однако же, полным его гостеприимством!

Все сие показалось нам странно и вместе с тем весьма привлекательно, как, впрочем, все изящное и благопристойное!

Маркиза, которую я никак не назову новой своей подругою (в отличие от милой моей Уары!!!), была слишком любезна и разточала свои ласки преимущественно на Милушку, чрез благосклонность коей, очевидно, разсчитывала войти в дружбу к моему брату, – а на меня почти не обращала внимания (за что ей сугубое гранмерси, ибо я не чрезвычайно жалую легкомысленных особ и мало нахожу общих с таковыми тем для беседы!) – эта маркиза немало забавного поведала нам о здешних нравах, и все же не смогла предварить нашего удивления увиденным.

Задача наша, как представлялось поначалу, была смехотворно проста: надлежало, не вызывая подозрений, разыскать лже-маркизу, обличить ея пред всеми и отдать в руки Правосудия! (Вот еще одна тема для аллегории!). Однако с первых же шагов оказались мы лицом к лицу с врагом коварным и злодейски-хитрым.

Некий кавалер, именем Арман де Клаклю, едва только мы, вышед из кареты, направились к шато в поисках лакея, который подобрал бы нам пристойное поместилище, быв пленен наружностью моею, тотчас начал расточать мне неуместныя комплиманы и проявлять в мою сторону всякую куртуазность, которую я сочла для порядочной дворянской девицы весьма излишнею.

Сей Клаклю выглядел престранным образом: обладал он тонкими руками и малою ногой, причем всеми своими конечностями беспрестанно двигал и перемещал их с места на место, как если бы они каждая в своем роде представляли Вечного Жида и скитались в ожидании Страшного Суда, не смея нигде остановиться! Лицом он был нежен и девически румян, а глаза имел влажные, большие, затуманенные непролитыми слезами мечтательности. Усов и бороды никаких следов на этом лице заметно не было, причем губы, сложенные бантиком, выглядели как у девицы.

Сие создание, облаченное в изысканное мужское платье с серебряными нитями, принялось увиваться и выплясывать вокруг меня самым настойчивым образом и даже пыталось похитить носовой платок мой, коего я не желала нипочем отдавать, ибо он был, вследствие дорожных ваперов, несколько нечист!

Любезный мой Миловзор, разумеется, тотчас заметил сию назойливость и возразил кавалеру Клаклю, что дама, которая вызывает в нем столь нежныя, судя по поведению, чувства, не может никак ответить ему, ибо сердце ея отнюдь не свободно.

Кавалер же имел дерзость отвечать разный вздор, который нет у меня желания приводить в дорожном журнале моем (не говоря уж о последующем, беловом, журнале!).

Миловзор, обладая душою пылкой и честною, не медля нимало, обнажил боевую шпагу свою (коей довелось отведать и разбойникам во время путешествия нашего!) и предложил кавалеру Клаклю последовать сему благородному порыву. Кавалер, напротив того, внезапно покрылся мелким потом, причем члены его вдруг затряслись, как бы терзаемые щекоткою или трясучкой, и сделался чрезвычайно бледен и на вид перепуган. Терзая пальцами бант у бедра своего, где не имелось шпаги, зато свисали ленты и цветы, шелковые, равно и из тафты, тонким голосом объявил он, что не желает следовать столь варварскому обычаю, не достойному цывилизации.

Сие внезапно вызвало у меня озарение, и я закричала, показывая на кавалера пальцем:

– Хватайте ея! Это она! Она переоделась в платье кавалерственное, дабы не быть опознанной, однако ж трусливая и женственная природа ея выдала себя совершенно в отказе обнажить оружие!

Увидев меня в этом порыве вдохновения, разгневанную и все, как мне показалось, понявшую, Гастон побледнел и полез в сундук свой за шпагою, а Миловзор несколько опустил клинок и отступил от кавалера де Клаклю на шаг.

Кавалер же поначалу оцепенел, а после, сжав кулаки с перстнями (сии последние ярко блестели, когда он взмахивал руками), слегка присев, словно намереваясь прыгнуть, и откинув назад голову, завизжал – причем, всякий, кто не видел этой сцены, но только слышал ея, мог бы поклясться, что голос сей принадлежит не человеку, но некоему уязвленному существу из числа пернатого мира: