Иэн Бэнкс - Безатказнае арудие Страница 35

Она села, голова у нее закружилась.

В бескрайнем темном пространстве находился огромный круг, разделенный на меньшие круги тонкими темными линиями – наподобие расходящейся по воде ряби – и вдобавок расчерченный такими же линиями, но радиальными. Этот круг представлял собой колоссальное окно, за которым сияли звезды.

Она слышала тиканье часов.

Что-то шевельнулось в одной из частей огромного круга. Приглядевшись, она увидела фигуру – кто-то шел по горизонтальному лучу от края к центру кругового окна. Она пригляделась еще внимательнее и увидела, что это она сама.

Она дошла до самого центра огромного отверстия. Посмотрела наружу через прозрачное вещество, которое – она знала – тверже и прозрачнее любого стекла. Далеко внизу открылся светящийся серый пейзаж – круглая впадина, ограниченная невысокими холмами и дальше – скалами и горами, освещенная с одной стороны, полная густых черных теней. Часы все тикали. Она постояла какое-то время, восхищаясь звездами, и подумала, что огромное окно повторяет форму круглой впадины внизу.

Потом тиканье участилось, убыстрилось, пока не превратилось в слитное жужжание у нее в ушах. Тени побежали по ландшафту, и яркий шар солнца разорвался в небесах, и солнце внезапно исчезло, а звук часов изменился, стал ритмичным, но потом снова начал ускоряться и, как и прежде, стал жужжанием. Теперь она еле видела пейзаж внизу. Ярко горели звезды в небесах.

Потом звезды стали исчезать. Поначалу они медленно гасли в одном краю неба справа от нее и около темного горизонта, потом быстрее, и наконец темное пятно поглотило четверть неба, похожее на огромный занавес, сброшенный с призрачно-серых гор. Потом треть неба погрузилась в полную темноту, звезды гасли по одной или группами. Сначала они сверкали, потом меркли, потом начинали мигать, а потом исчезали – темнота поглотила половину неба, потом две трети.

Она смотрела с раскрытым ртом, выбирая звезды поярче на пути черноты, и наблюдала, как они исчезают.

Наконец почти все небо погрузилось в черноту, осталось лишь несколько звезд вдалеке, над горами справа от нее, тогда как слева темнота коснулась горизонта, где прежде светило солнце.

Внезапно часы вернулись к нормальному ходу, и солнце снова засияло: теперь оно стояло под другим углом к земле, но в области темноты. Оно посылало холодный устойчивый свет вдоль поверхности кратера к серым скалам и утесам опоясывающей стены.

Земля. Колыбель. Очень старая. Есть много веков. Век в веке. Сначала наступает век пустоты, век ничего, потом век/мгновение бесконечности/бесконечный взрыв, потом век сияния, потом век тяжести, различных воздуха /жидкостей, потом маленькие, но протяженные века камня/жидкости и огня, потом век жизни, еще малый, еще живущий со всеми и во всех других веках, потом век/мгновение мысли-жизни; и вот вам пожалуйста, все происходит очень быстро и в то же время все другие типы/размеры веков не исчезают, но потом наступает следующий век/мгновение новой жизни, которую производит жизнь старая, и теперь все опять происходит гораздо быстрее, и в этом-то этапе мы теперь и пребываем. Пока еще.

Старый обезьяночеловек выглядел печальным. С седыми волосами и серой обвисшей кожей на тощем скелете, он был одет в странный клетчатый костюм из желтых и красных ромбов и носил колпак с колокольчиком. На заостренных кончиках мягких туфлей тоже имелись колокольчики. Неумолчный смех был единственным звуком, какой он умел издавать. Он был не больше ребенка, но с мудрыми и печальными глазами. Он сидел на ступеньках, которые вели к большому стулу. Большая комната была пуста, если не считать ее и обезьяночеловека, а одна стена комнаты представляла собой двойное окно округлой формы с мелкими прожилками темных линий, хотя и гораздо меньшее, чем круглое окно, виденное ею прежде. Из этого окна тоже открывался яркий серый пейзаж.

Красивый глобус, висевший в черном небе над сверкающими серыми холмами, был Землей – так сказал ей обезьяночеловек. Говорил он знаками, используя руки и пальцы. Она вдруг осознала, что понимает его, хотя и не может отвечать, разве что кивками, хмурясь или поднимая брови, – казалось, что именно так ей вполне удается выразить то, что ей надо.

Брови? – показала она.

Но обезьяночеловек вздохнул, по-прежнему глядя обреченно. Века находятся в конфликте между собой, сказал он ей. Каждый двигается в своем темпе, нередко они сталкиваются и конфликтуют. Но вот теперь: настает. Век воздуха/жидкостей и век борьбы за жизнь. Два века жизни. Для всех, кто грустит изредка, наступает пора постоянной грусти. Для всех тех, кто умирает изредка, возможно, теперь наступает смерть.

Она нахмурилась. Она – все еще в платье цвета ночи – стояла перед широким окном. Время от времени в паузах между вздохами обезьяночеловека она поглядывала на Землю, за ярким шаром которой висели неподвижные звезды. Ее платье было того же цвета, что и бесплодный, призрачный ландшафт снаружи.

Ее передернуло.

Люди/человек много чего наворотили; большие вещи на Земле. Большие и малые. Повсюду. А потом внутри этой вещи сражение. Потом мир, но не мир; мир на время, на короткое. Теперь наступает век воздуха/жидкостей, угроза для всех. Все должны действовать. Опаснее всего, если самая большая/самая малая вещь не действует. Самая большая/самая малая вещь сражается сама с собой, не может говорить со всеми «я»; плохо. Другие способы разговора; хорошо. Но лучше всего, если «я» говорит с «я».

На какое-то мгновение вид у обезьяночеловека стал почти счастливый; она улыбнулась ему, показывая, что поняла.

Ты.

Она указала на себя. Я?

Ты.

Она покачала головой, потом пожала плечами, развела руки.

Да, ты. Теперь я говорю тебе. Ты забудешь в будущем, но ты также все еще знаешь. Это хорошо. Возможно, все в безопасности.

Она неопределенно улыбнулась.

– А, вот вы где, – сказал Пьетер Велтесери, появившись со ступенек, ведущих на нижние палубы гондолы. Он развел фалды своего смокинга и сел рядом с Асурой, поставив трость с серебряным набалдашником между ног. Посмотрел на нее.

Несколько секунд она быстро моргала, потом тряхнула головой, словно прогоняя сон.

Пьетер посмотрел на женщину, которая стояла посреди гондолы и говорила не переставая. Он улыбнулся.

– Ну вот, наша Отшельница снова обрела голос. Я не думал, что она сможет долго молчать. – Он положил руки на набалдашник трости и уперся сверху подбородком.

– Ее зовут… Утшельница? – спросила Асура, взглянув на Пьетера и нахмурившись, – она пыталась снова уловить смысл речей женщины.

– Ее зовут Отшельница. Она та, кто уходит, отказывается, – тихо сказал он. – В некотором смысле мы все такие. По крайней мере такими, видимо, были наши предки, но она принадлежит к секте, которая считает, что надо уйти еще дальше.