Алекс Мистер - Человек с автоматом Страница 35

Глава пятая

ПЛАЧУЩИЙ ЗВЕРЬ

Город был буквально завален трупами. Черные, местами обугленные и в клочья изодранные бродячими псами они лежали вперемешку с искореженным "боевым" металлом, ошметками дерна и клоками изумрудной травы. За эти долгие месяцы Приднестровской войны эти жалкие, полуистлевшие останки людей и военной техники прочно слились с окрестным пейзажем, стали его зловещей, неотъемлемой частью. На них уже даже никто не обращал внимания: солдаты обеих армий, наталкиваясь на трупы, брезгливо зажимали ладонями ноздри от смрадного запаха и невозмутимо продолжали свой путь; местные жители трусливо обходили их стороной, с трепетом вглядываясь в изуродованные лица в страхе признать в них знакомые черты. Даже "похоронные" команды, и те не особо усердствовали в выполнении своих прямых обязанностей, не рискуя лишний раз подставить свою спину или лоб под раствор прицела вражеского снайпера. Вот уже месяц Генка "варился" в этом кромешном "аду". И этот месяц показался ему целой вечностью. Сашка Королев, вместе с которым они дерзко бежали из Карабаха, казалось, был тесно знаком со всеми защитниками Бендер, причем включая даже офицеров 14-ой армии и казаков-добровольцев. В основном, благодаря этому, Генка уже после недели своей новой военной службы оказался вхож в любые компании, и везде его встречали радушно и по-свойски. Но очень скоро, к своему глубокому разочарованию, Генка почувствовал себя чужим и одиноким в этом бесшабашном и разношерстном мире гвардейцев Приднестровья.

Среди его новых товарищей по оружию больше всего было казаков и бывших солдат и офицеров Советской Армии. Первые, о которых Генка был наслышан еще дома, в Москве, вначале вызывали в его душе бурю восторга и восхищения. Ему очень нравилось их безграничное жизнелюбие, роскошные "бурки" и , придававшие своим хозяевам особо грозный и воинственный вид, казачьи "шашки". Но, с прошествием времени, он начал неожиданно для себя понимать, что за этой напыщенной и хвастливой бравадой бесстрашных "казачков", как правило, ничего не было. Казаки, в основной своей массе, были плохими и неопытными солдатами. Многие их них даже никогда не служили в настоящей армии. А если и служили, то врядли такую службу можно было воспринять всерьез. Да, конечно, все они были "хлопцы" бравые: дерзкие, отважные, не ведавшие страха и с честью переносившие боль. Но все же, все, что они делали, казалось Генке похожим на хвастливый "кич", незамысловатую "игру" в "героя" и "доблестного воина". Груды сверкавших крестов и медалей на их гимнастерках, нелепо торчавшие из-за поясов рукоятки "нагаек" и своеобразный "гордый" взгляд только лишний раз подчеркивали всю комичность и бутафорию внешнего вида "защитников православного отечества" и не могли не вызвать у Генки жалости и иронической усмешки в адрес казачества. Что же касается бывших военных СА, то Генка ладил с ними с большим трудом. Вначале они тоже встретили его радушно и приветливо, но вскоре, прослышав про его славное Афганское прошлое и Карабах, теплое отношение к нему с их стороны как-то незаметно сменилось прохладной настороженностью и "дежурными" улыбками гостеприимства. В глубине души Генка прекрасно понимал причину и суть таких перемен. С этим он сталкивался и на "гражданке", когда его, Генку, либо превозносили до небес как "доблестного и бескорыстного защитника устоев Коммунизма и бедного Афганского народа", либо с тлеющими в глубине глаз искорками зависти и досады окатывали с головы до ног презрительной жалостью и насильно запихивали в одежды праведного "мученика", обезличенного представителя "потерянного и сломанного войной поколения". Однако сам Генка упорно не желал мириться с той "ролью", которую ему так великодушно предлагало общество. Он не был "героем" подслащенной легенды! Не был он и беззащитной жертвой душещипательной политической драмы и мрачного стечения обстоятельств! Он всегда и везде стремился быть, прежде всего, самим собой - Генкой Мальцевым - со всеми присущими ему заблуждениями, достоинствами и недостатками. И в этом была трагедия всей его жизни. Помимо казаков и бывших "вояк" Приднестровской армии весомую роль играли "рейнджеры". Кого среди них только не было: и бывшие уголовники - эти беспринципные шакалы войны; и ветреные юнцы, возжелавшие крови и славы; и умудренные опытом отцы семейств, невесть за чем подавшиеся в дальние края по зову "совести" и самолюбия; и откровенные авантюристы, для которых мир был "тесен", а жизнь скучна; и, что самое прискорбное, такие же, как Генка, профессионалы, для которых Война стала жизнью, а "Калашников" средством его достижения. Их было мало - Генкиных "братьев". Многие из них тоже прошли Афган и так и не смогли найти свое место на "мирной" "гражданке". Они тоже, подобно Генке, были уже по горло сыты чужим восхищением и завистливой ненавистью и "гуманизмом" и уже не могли "вернуться" назад. Они, как и Генка, чем-то были похожи ни тигров-людоедов, один раз вкусивших человеческой крови и больше уже никогда не способных забыть ее пьянящий аромат. Одним словом, война в Приднестровье была самой типичной "разборкой" в некогда дружной семейке "братских" народов. В ней не было ничего необычного. Она была прямым порождением обагренного кровью XX века, его законным дитятей и чем-то вроде "лебединой" песни.

* * *

Между тем, злосчастный город, который так самоотверженно и бесстрашно защищали гвардейцы, уже давно лежал и дымился в развалинах. Большинство его зданий было зверски раскуроченно взрывами и вдавлено в землю гусеницами танков и ребристыми покрышками БТР. На крышах "высоток", прежней гордости и поклонения горожан, свили себе уютные и неприступные гнездышки "кукушки" 55 - добросовестные и аккуратные молдавские снайперы, получавшие за свой нелегкий труд по 3-4 "сотни" в час. "Кукушки", среди которых было немало бывших спортсменок из Прибалтики, трудились исправно. С каждым днем, особенно когда стихали ненадолго ураганы атак и грохот артиллерийской канонады, они методично и грубо отстреливали Генкиных товарищей. Защитники Приднестровья угроза "невидимой" смерти уже прочно и основательно въелась в их окаменевшие души, но, все же, каждый из них продолжал упрямо верить в то, что именно его "костлявая" счастливо обойдет стороной. Недели и месяцы неудержимо сменяли друг друга все то время, что Генка был на войне. И чем дольше он здесь оставался, тем меньше у него было шансов вернуть покой и уверенность в свою израненную душу. Для него это уже была третья по счету война и, к его величайшему сожалению и печали, она была как две капли воды похожа на две предыдущие. Здесь, точно также как в Афгане и Карабахе, воздух был переполнен ненавистью, человеческой болью и страданием. И здесь тоже звериный оскал смерти преследовал не только мертвых, но и живых. Он проступал везде: и в небрежно прикрытых грязным брезентом трупах, и в исковерканных пламенем и свинцом деревьях, и в лихорадочном и болезненном блеске солдатских глаз, и, что самое чудовищное, в изощренных пытках и издевательствах над пленными.