Марина Дяченко - Vita Nostra Страница 36

У нее было такое чувство, будто она избежала большой беды. Собственно, тогда, позапрошлым летом, когда она увидела растерянную маму рядом с носилками, на которых лежал совсем незнакомый Сашке Валентин, она испытала нечто подобное. Почти радость — оттого, что вместо большой беды пришла относительно небольшая, которую легко пережить.

— Зачем он это делает? — спрашивал Костя, сидя над чашкой чая с развалившемся в ней сухарем.

— Ты не спрашиваешь, как он это делает.

И они молчали. И Сашка была почти счастлива, потому что поток событий окончательно вымыл из их отношений тот вечер, ту кильку, ту смятую простынку и монеты на полу… Монеты она, кстати, собрала потом до единой. Сложила в чемодан, будто предчувствуя, что рано или поздно Коженников-старший выставит счет.

— Костя, — спросила Сашка тихо. — А ты… Если ты захочешь бросить институт… Просто взять да уехать. Неужели он тебя не отпустит?

Костя помрачнел.

— У нас был с ним об этом разговор, — сказал, пытаясь выловить раскисшие обломки сухаря алюминиевой чайной ложечкой, — и, короче, я не стану и пытаться. У меня мама не очень здорова, бабушка старенькая уже… Я буду учиться.

— Ага, — отозвалась Сашка со вздохом.

Наступила ночь. Лиза шаталась непонятно где, Оксана долго возилась на стуле, пытаясь выучить параграф, потом отшвырнула книжку, выпила в одиночестве самогона из резиновой грелки и легла спать. Сашка сидела над книгой, отрабатывая номер за номером, будто взбираясь по обледенелой, почти отвесной стенке. Прочитать упражнение девять, посидеть в отчаянии минуты две: такое человеку сотворить невозможно, такое просто представить нельзя… Протереть глаза, вернуться к упражнению восемь, повторить его через силу; снова перечитать номер девять. Попробовать. Сжать руками виски. Еще и еще раз повторить восьмое; снова взяться за девятое и понять, что контур есть, нащупывается, надо только осторожно… очень-очень сосредоточенно… Довести упражнение до половины и сорваться. И опять — сорваться сразу после начала. И опять — чуть-чуть не довести до конца. И опять: довести, но знать, что повторить не сможешь. Вернуться к восьмому, мысленно прокрутить его, повторить девятое, морщась от напряжения. И еще повторить. И еще. Перевести дыхание, вытереть слезящиеся глаза, позволить себе минутную передышку: хлебнуть остывший чай. Прочитать упражнение десять… И снова впасть в отчаяние.

Так прошла пятница. И так прошла ночь с пятницы на субботу. В одиннадцать-десять, точно в свое время, Сашка вошла в тридцать восьмую аудиторию. Внутри у нее не осталось ни страха, ни злости. Мир вокруг был темным, поле Сашкиного зрения сузилось до круглого окошка размером с автомобильное колесо.

Она не увидела лица Портнова, а только его руку с перстнем.

— Я жду, Самохина, полную серию упражнений с первого по двенадцатое. Если собьетесь — начинайте с начала.

Она поставила посреди аудитории стул, оперлась двумя руками о высокую спинку и начала.

…

«…Вообразите сферу… Мысленно деформируйте таким образом, чтобы внешняя поверхность оказалась внутри, а внутренняя — снаружи…»

Два раза Сашка сбилась. При переходе от седьмого к восьмому упражнению и потом на двенадцатом, самом сложном. Оба раза остановилась и начала все сначала. И с третьей попытки довела серию до конца без единой паузы — как песню или как танец. Как скороговорку. Как длинное гимнастическое упражнение на бревне…

Окошко света перед ее глазами еще более сузилось. Она не видела лица Портнова. Она видела стол, край записной книжки и руку с перстнем, нервно сжатую в кулак.

— Хорошо, — сказал он глухо. — Ко вторнику — параграфы восемнадцать и девятнадцать. На будущую субботу — упражнения с тринадцатого по семнадцатое.

— До свидания, — сказала Сашка.

Вышла из аудитории, кивнула Косте. Добралась до общежития, ничего вокруг не видя. Легла в постель — и отключила сознание.

— Самохина? Вставай… Первая пара специальность. Вставай, слышишь?

У Лизы были дорогие, но слишком резкие и экзотические духи. Сашка открыла глаза.

— Что?!

— Понедельник, утро! Вставай, полчаса до звонка! Если ты еще раз пропустишь — Портнов лопнет!

— Была суббота, — сказала Сашка.

— Была да сплыла! Ты все воскресенье продрыхла!

А мама, подумала Сашка. Я ей обещала звонить по выходным… Не позвонила… А Костя… Как же?

Лиза металась по комнате полуголая, натягивала тонкие колготки, поверх надевала джинсы.

— Ксана! Ты мои прокладки не брала?

— Брала, пачка в столе.

— Дура, какого хрена ты воруешь?!

— Там еще осталось, не ори. Я тебе потом верну.

— Вернешь ты… Еще раз увижу — я тебе эти прокладки в жопу засуну!

Сашка накинула халат и побрела умываться. Из зеркала на нее глянуло серое, осунувшееся, но спокойное и даже привлекательное лицо. Сашка хлопнула глазами: зрачки разошлись и сложились, как черные диафрагмы фотоаппарата, и приняли обычную форму.

Она приняла душ и вымыла голову, и тогда только оказалось, что ее фен для волос перегорел.

— Кто сжег?

— Не я, — Лиза уже стояла в дверях. — Звонок через десять минут, я не хочу по твоей милости слушать истерику Портнова!

— Послушаешь по чужой милости… Оксана, дай фен.

— Я дала Любке из девятнадцатой комнаты, она не отдала… Замотай полотенцем и так иди!

Сашка, как могла, растерла волосы полотенцем. Надела вязаную шапочку, накинула куртку, бросила в сумку тетрадки и книги и побежала через двор к зданию института. Влетела в первую аудиторию, плюхнулась на свое место рядом с Костей, и тут же грянул звонок.

Прошла минута. Портнова не было. Первокурсники переглядывались. Начались негромкие переговоры.

— Может, он заболел? — с надеждой предположил кто-то.

— Как же…

— Размечтался…

Резко распахнулась дверь. Разговоры смолкли на полуслове. Вошел Портнов, отрывисто поздоровался, сел за стол. Склонив голову, посмотрел на студентов поверх очков. В аудитории зависла стерильная тишина.

— Половина семестра ушла, как будто в песок, — сказал Портнов. — Приближается зимняя сессия. Вас ждет два экзамена — по философии и по истории. И зачеты по всем предметам. Разумеется, и по специальности тоже зачет; те из вас, кто не сдаст его с первого раза, будут иметь неприятный разговор со своими кураторами.

По столу Жени Топорко покатился карандаш, звонко свалился на пол, но она не осмелилась нагнуться, чтобы его поднять.

— Я должен вам кое-что сказать именно сегодня, — продолжал Портнов. — Я говорил это кое-кому на индивидуальных, теперь скажу всем. Упражнения, которые вы пытаетесь делать, преодолевая ограниченность и лень, меняют вас изнутри. Может быть, вы это заметили. Если нет — заметите позже.