Владимир Щербаков - Семь стихий. Научно-фантастический роман Страница 36

— Пустяки, — сказал я, — их несложно испечь обычным способом.

Она смутилась.

— Неужели Энно до сих пор не научил тебя? — спросил я.

Она покраснела. Мне стало неловко: разве я допустил бестактность?

И вдруг вспомнил: боже мой, ведь ей только двадцать два!

— А мне сорок три, — сказал я вслух. — Исполнилось.

— Я знаю, — сказала она, — хороший возраст. Для мужчины.

— Лет сто назад тактичные мужчины благодарили женщин за комплименты. Но обычай давно канул в Лету. Теперь наш брат стал не таким отзывчивым.

— Я пойду.

— Куда?

— Достану еще кофе.

— Нет уж. Я сам это сделаю, если будет нужно. Послушай лучше, что происходит в тайге…

Я почему-то запомнил больше всего именно это солнечное утро. А день пробежал так быстро, что сумерки вызвали у меня самое настоящее чувство страха: где там рыжее солнце за окном? Почему Валентине пора уходить? Что за нелепость, разве нельзя отложить до завтра? Я обещал догнать «Гондвану» на эле, но она только упрямо качала головой:

— Сегодня. Сегодня вечером!

— Нет. Я уговорю Ольховского.

— Не надо. Ты совсем одичал в тайге. Сегодня.

Мне стало не по себе, как будто меня уличили в мальчишестве. Я замолчал, собираясь с мыслями. «Боже мой, куда мы спешим? — подумал я. Просто несемся, да еще с возрастающей скоростью, а планета по-прежнему неторопливо и размеренно подставляет светилу свои крутые бока, и все часы в мире подчиняются этому неотвратимо неизменному ритму». Я пробурчал это вслух. Валентина живо возразила:

— В твоих рассуждениях нет логики.

— Да уж куда там, — устало отозвался я, и в этот момент меня осенила мысль: нужно ответить Аире. Через журнал. Такое письмо до нее дойдет.

Хорошо помню, как обрадовало меня это необыкновенно простое решение. Разумеется, по форме это будет не ответ, а статья, но она будет адресована и читателям и Аире. Она поймет!

Я видел, как Валентина застегивает пуговицы на платье, надевает туфли.

— Подожди, я помогу, — сказал я, подошел и поднял ее на руки.

Она молчала, и я заметил легкий испуг в ее глазах. Тень испуга. У нее сейчас были серые большие усталые губы. Как тогда, на острове… Вот сейчас, только сейчас я узнал ее — и не смог отпустить сразу.

Мы вышли на вечернюю улицу. Меня не покидало чувство новизны, столь обычное после месячного отсутствия. Куда-то спешили бесконечные эли, под их прозрачными куполами я видел и угадывал улыбки, смех, грусть, волнение, тревогу. Перед нами открылся многоликий мир, наполненный сияющими огнями, движением, шумом и электрическими шорохами, серебристыми лентами движущихся во все стороны тротуаров, рукотворными рощами, просторными, как реки. Стояла дивная погода, несколько жарких солнечных дней заставили забыть всех об осени: женщины были в легких платьях, на улицах было много цветов — дальневосточных и тропических, на улицах города пахло теплым морем, и мне казалось, что вот-вот я увижу в воздухе странных морских бабочек, о которых когда-то писал поэт.

— Не помню такой теплой осени, — сказал я, — в тайге намного прохладней. За Амуром скоро выпадет снег, а здесь!.. Праздник цветов. Как будто решением Совета отменили зиму!

— Жаль было бы. Я люблю снег и легкий мороз. И лыжи. И зимние костры.

Я подумал вдруг, что ее, наверное, так увлекает работа, что просто некогда оглянуться вокруг. А надо, чтобы оставались вехи на пути… Все-таки мы не на дистанции, которую нужно пробежать побыстрее и рвануть финишную ленточку.

— Брось однажды дела, дружище, — сказал я ей, — и давай-ка сюда!

Чувствуя одновременно усталость и бодрость от теплой воздушной волны, укрывшей город, море и сопки, принесшей запахи соленых брызг, ароматы водорослей и прибрежных трав, я стал расписывать ей наше с ней путешествие в будущее.

Наш эль поднялся. Мы летели над городом.

— А дельфины по-прежнему плавают себе на просторе и в ус не дуют, вдруг сказала она не без иронии. — А с нами поддерживают поверхностное знакомство и делают вид, что не понимают человеческой речи.

— Ну что ж, самая верная тактика для того, чтобы попасть в «Красную книгу», — улыбнулся я. — Неизвестно, выжили бы они вообще, заговори они, скажем, в семнадцатом веке. Или в девятнадцатом.

— Или в двадцатом, — добавила она, подумав. — А все же поймем ли мы их?

— Когда-нибудь — да! Но задача труднее, чем можно было предположить. Как будто бы человек удаляется все дальше от природы — и тем труднее ему поддерживать с ней связь на всех уровнях ее проявлений.

— Ну, положим… ты сам знаешь, что это не так.

— Как будто бы нет. К счастью для нас. Но многого уже не вернуть… И вот мы вышли в большой космос. Первые десятилетия… что дальше? Как будет там? Что за сверкающие шары уже летают там, над нами?

— Они тоже молчат.

Я рассказал ей о первой и второй встрече с женщиной в зеленом пальто. Когда это было?.. Я подумал и назвал год, даже месяц. Она рассеянно слушала.

— Что это было?

— Контакт, — ответил я. — Я часто вижу этот багряный лес. Как будто наяву. Там были черемухи и клены с такими красными листьями, что глазам больно. Мы были с товарищем. С тех пор я его не видел — разъехались. Иногда я спрашиваю себя: уж не сон ли это, не приснился ли мне лес у обочины? Если бы ты видела, какой это удивительный лес. Я и сейчас могу вспомнить каждое дерево…

Я поднял эль повыше, и машина оказалась в самом верхнем ряду, среди террапланов и лайнеров. Их было не так уж много в этот вечерний час, и за ними тянулись светлые шлейфы — заряженные частицы рекомбинировались, давая это мягкое неяркое свечение, которое было особенно заметно над окружавшими город сопками.

Вечерние улицы внизу походили на потоки. Они сливались, совсем как реки, уносились к мерцавшим огнями озерам-площадям, тянулись к приморскому бульвару. Чтобы передать эстафету синих, желтых и красных огней маякам и судам.

Я повел эль к югу. Внизу угадывались главные магистрали. Мне пришло на ум, что еще Леонардо да Винчи предложил проект многоярусного города. В его эскизных тетрадях возникали наброски странных дворцов — плод воображения великого художника и трезвого расчета талантливого архитектора. По крышам дворцов пролегали широкие дороги, другие дороги вели под арочные пролеты (уже на уровне земли). Они пересекались и расходились на все четыре стороны, обещая и путникам и экипажам немалую выгоду во времени. Ведь томительное ожидание на перекрестках не редкость во время оно. Я рассказывал:

— И все же многочисленные проекты градостроителей тех лет, да и более позднего времени удивительно плоски — в буквальном смысле слова, конечно. Кто-то придумал страну Плосковию — гладкий лист без третьего измерения, без высоты. Жилища плосковитов, ее обитателей, — квадраты с откидывающейся стороной — дверью. В такой дом можно попасть, минуя дверь, перешагнув ее, если, конечно, предварительно овладеть нехитрым секретом третьего измерения. Современному инженеру и архитектору совсем необременительно оперировать тремя измерениями. Воображение наших предков, как говорится, заметно хромало, стоило ему покинуть привычную плоскую твердь земную. Слов нет, кругосветные путешествия и точные наблюдения беспристрастно свидетельствовали в пользу ее трехмерности и шарообразности, но города еще изрядное число лет напоминали жилища плосковитов (отдельные чудеса зодчества, разумеется, не в счет). Постепенно положение изменилось. Вслед за идеей многоэтажности зародилось то направление в градостроительстве, которое если и можно было в чем-то упрекнуть, так это в стремлении к безудержной «эксплуатации» именно третьего измерения. И все вдруг потянулось вверх, ввысь — не только дома, но и опоры мостов, и радиомаяки, и телевизионные вышки, и даже транспортные стоянки. Кажется, в этом неудержимом стремлении к солнцу не отставали и сами жители городов, о чем свидетельствуют антропометрические измерения и журналы мод тех лет. Прошло время — люди стали еще выше, а города стали расти медленнее. Ведь город должен вписываться в серебряную оправу рек и озер, в зеленые раздолья, в заснеженные леса. Чтобы ветер приносил тем, кто в нем живет, напоминание о весенних разливах, о таежных заветных тропах и речных перекатах, о шири земной.