Клайв Льюис - За пределы безмолвной планеты Страница 36

XIX

Когда процессия приблизилась, Рэнсом увидел, что идущие впереди несут на головах три длинные узкие ноши, каждую по четыре хросса. За ними следовали другие, с гарпунами, и вели за собой двух существ, которых Рэнсом не узнал. Когда они показались в дальнем конце аллеи, свет бил им в спину. Они были намного короче всех известных Рэнсому малакандрийских животных и, по всей видимости, двуногие, хотя нижние конечности, толстые, как сардельки, ногами можно было назвать лишь с натяжкой. Тела слегка сужались кверху, что придавало им сходство с грушей, а голова была не круглой, как у хроссов, и не вытянутой, как у сорнов, а почти квадратной. Они топали узкими, увесистыми ступнями, вдавливая их в землю с какой-то излишней силой. Наконец стали видны их лица - неровно окрашенные куски плоти в буграх и складках, обрамленные темной щетиной. И вдруг с неописуемым волнением Рэнсом понял, что это люди. Да, пленниками были Уэстон и Дивайн, и ему было дано на одно мгновение увидеть человека глазами малакандрийца.

Идущие впереди приблизились к Уарсе на расстояние нескольких ярдов и опустили свою ношу на землю. Тут Рэнсом увидел, что носилки - из неизвестного ему металла, а на них - три мертвых хросса; они лежали на спине и застывшим взглядом (им не закрыли глаза, как принято делать на Земле) недоуменно смотрели на высокий золотой купол рощи. Рэнсом скорее угадал, что один из них - Хьои, но сразу узнал его брата Хьяхи в хроссе, который отделился от толпы и, почтительно приветствовав Уарсу, начал говорить.

Поначалу Рэнсом не слушал - его внимание было приковано к Уэстону и Дивайну. Безоружные, они стояли под бдительной охраной вооруженных хроссов. Оба, как и сам Рэнсом, не брились со дня высадки, оба были бледными и изможденными. Уэстон стоял, скрестив руки на груди, и всем своим видом изображал безысходное отчаяние. Дивайн засунул руки в карманы с мрачной яростью на лице. Конечно, оба считали, что у них есть все основания для страха, и, надо отдать им должное, не спасовали перед опасностью. Окруженные стражей, они были поглощены происходящим и не заметили Рэнсома. До него наконец стали доходить слова Хьяхи:

- Может быть, Уарса, смерть этих двоих и можно простить челховекам ведь они очень испугались, когда мы ночью напали на них. Скажем, это была охота и двое погибли, как в битве с хнакрой. Но Хьои не сделал им ничего плохого и не пугал их, а они убили его издалека, оружием трусов. И вот он лежит здесь, а ведь он - хнакрапунт и замечательный поэт. Я говорю так не потому, что он был мне братом, - это знает весь хандрамит.

И тогда пленники впервые услышали голос Уарсы.

- Почему вы убили моих хнау? - спросил он.

Уэстон и Дивайн стали тревожно озираться.

- Господи! - воскликнул по-английски Дивайн. - Ни за что не поверю, что у них тут громкоговоритель.

- Чревовещание, - ответил Уэстон хриплым шепотом. - Сплошь и рядом среди дикарей. Колдун-врачеватель или знахарь делает вид, что впал в транс. Определим, кто знахарь, и будем обращаться все время к нему. Он поймет, что мы его раскусили, и собьется. Попытайтесь понять, кто из этих тварей в трансе... Черт меня дери, засек!

Нельзя отказать Уэстону в проницательности - он обратил внимание на единственного, кто не стоял в благоговейной позе, а сидел на корточках, прикрыв глаза. Это был пожилой хросс прямо рядом с ним. Шагнув к нему, Уэстон вызывающе прокричал (язык он знал очень плохо):

- Зачем отбирали наш пиф-паф? Мы очень сердиться. Мы не бояться.

Он думал, что это произведет большое впечатление. К несчастью, теорию его никто не разделял. Старик - его прекрасно знали все, не исключая и Рэнсома, - прибыл не с траурной процессией, а гораздо раньше. Разумеется, он и не думал выказывать неуважение к Уарсе; просто еще до начала церемонии он плохо себя почувствовал, что в этом возрасте обычно для всех хнау, а теперь, когда приступ миновал, наслаждался глубоким сном. От крика у него только дернулся ус, но глаза он не открыл.

Снова раздался голос Уарсы.

- Почему ты обращаешься к нему? - сказал он. - Это я спрашиваю, почему вы убили моих хнау.

- Отпускай нас, потом отвечать, - ревел Уэстон над спящим хроссом. Ты думать, мы без силы! Думать, ты делать, что хотеть. Ты не мочь. Большой сильный человек с неба нас посылать. Ты не делать, что мы хотеть, - он приходить, всех вас убивать. Пиф! Паф!

- Я не понимаю, что значит "пиф-паф", - сказал голос. - Почему ты убил моих хнау?

- Скажите, что это вышло нечаянно, - зашептал Дивайн по-английски.

- Я же вам говорил, - ответил ему Уэстон, - с туземцами так нельзя. Стоит проявить слабость - тут же горло перегрызут. Они понимают только угрозы.

- Ладно, валяйте, - пробурчал Дивайн. Он явно терял доверие к своему компаньону.

Уэстон прочистил горло и снова напустился на старого хросса.

- Мы его убивать! - надрывался он. - Показывать, что мы мочь! Кто Не делать, что мы говорить, мы его убивать! Пиф-паф! Вы делать, что мы говорить, а мы вам давать красивый вещь. Смотри! Смотри! - и к вящему ужасу Рэнсома, Уэстон выхватил из кармана дешевые разноцветные бусы и принялся размахивать ими перед носом своих стражей, медленно кружа на месте и вопя: - Хорош! Хорош! Смотри! Смотри!

Результаты превзошли все его ожидания. Целая буря звуков, которых и не слышало ухо человека, взорвала тишину священного места и разбудила эхо далеких гор. Хроссы лаяли, пфифльтригги пищали, сорны гудели, и в воздухе слабо, но явственно звенели голоса эльдилов. К чести Уэстона надо сказать, что он хотя и побледнел, самообладания не утратил.

- Вы не кричать на меня! - загремел он. - Не запугать! Я вас не бояться!

- Не обижайся на них, - сказал Уарса, и даже голос его стал иным. Они не кричат на тебя, они смеются.

Но Уэстон не знал, как по-малакандрийски "смеяться"; впрочем, он и на любом языке не вполне понимал смысл этого слова. Рэнсом, сгорая от стыда, готов был молиться, чтобы он прекратил эксперимент - но он плохо знал Уэстона. Тот ждал, чтобы шум улегся. Он знал, что в точности следует правилам обращения с дикарями - запугать, потом уластить, - и был не из тех, у кого опустятся руки от одной-двух неудач. Поэтому он снова завертелся на месте, как детский волчок при замедленной съемке, вытирая левой рукой пот со лба, - в правой были бусы. Зрителей охватил новый приступ хохота, совершенно заглушивший его увещевания, и лишь по движению губ можно было догадаться, что он все орет: "Хорош! Хорош!". Вдруг смех стал чуть ли не вдвое громче. Сами звезды были против Уэстона. В его ученой голове всплыло туманное воспоминание, как давным-давно он развлекал годовалую племянницу - и, наклонив голову набок, он стал выделывать странные, почти танцевальные па. Насколько Рэнсом слышал, приговаривал он что-то вроде: "У-тю-тю-тю!".