Артем Абрамов - Место покоя Моего Страница 37

К болотному духу примешался удушливый запах пожарища. Так пахнет ненависть.

А Иоанн вновь засмеялся.

— Забери их… — и указал на валун.

И молчавшие до сей секунды люди засмеялись. Возможно, представили себе картиночку… И впрямь — смешно.

Иродиада резко повернулась, нырнула в паланкин. Крикнула оттуда:

— Домой!

И стражники тяжко — устали! — потрусили обратно. И скоро скрылись. А запах пожара, залитого болотной жижей, не исчез.

Петр кивком позвал Иоанна за собой, отошел в сторону — так, чтоб люди не слышали.

— Ты ее обидел, — сказал Иоанну.

— Я знаю, — жестко ответил тот. — Но она позволила себе присвоить слова Господа. Ты же сам мне напомнил. Это не просто грех, это преступление. Я еще слишком мало наказал ее.

Опять он говорит: «напомнил». Это сейчас Петр сообразил, что Иродиада процитировала слова из книги пророка Исайи, вложенные им в уста Бога. А тогда Петр этого сам не вспомнил, он лишь хотел подтолкнуть Иоанна к легкой игре, к некоему таинству ради таинства, без особого смысла, которое должно было завлечь женщину, заинтриговать, и, главное — не спугнуть, а значит, отодвинуть во времени трагический евангельский конфликт. Петру требовался срок, чтобы толково подготовить его. И Иоанна — тоже. Чтобы все соответствовало канону. А Иоанну не потребовалось. Он все сделал по-другому, но — сразу.

— Ты ее смертельно обидел, — сказал Петр. — Ничего нет страшнее смертельно обиженной женщины.

— Страшнее? Мне ли бояться ее?

— Тебе, — сказал Петр. — Кому ж еще… — Он подтянул пояс, запахнул мантию. На миг прижался щекой к щеке Иоанна. — Прощай, Йоханан.

— Легкого тебе пути, Кифа… — Иоанн стоял, смотрел вслед. Отойдя на десяток шагов, Петр обернулся:

— Я хотел спросить… Почему ж ты не осудил ее за то, что она вышла замуж за Антипу? При живом муже…

— А за что ее осуждать? — недоуменно спросил Иоанн. — Это не мое дело. Это ее жизнь. Ее и Антипы. Грех, конечно, но… Она ж красавица, она имеет право выбирать…

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 4

ГАЛИЛЕЯ. НАЗАРЕТ. КАНА, 24 год от Р.Х., месяц Адар

— Унылый же здесь пейзаж!.. — Петр сидел на большом, теплом камне, вросшем в землю, у порога дома Иешуа.

Кругом не было ни души.

Назарет, — Нацерет, Нацрат, — мягко говоря, не самый густонаселенный город в Галилее, а рано утром он кажется совсем мертвым. Город! Да какой это город, так — едва деревушка, приклеившаяся к склону горы, где все достопримечательности — лишь крохотная синагога да родник, источник, считающийся здесь целебным, а проще — святым.

Насчет святости — Петр не знал, но вода ему нравилась. Она была мягкой и чуть сладковатой, от нее ломило зубы, как в детстве: Петр отлично помнил родник в городке Синий Бор, что под Новосибирском, где он проводил летние месяцы в доме бабушки.

Впрочем, пейзаж в Синем Бору тоже не отличался разнообразием.

— Очень унылый пейзаж! — повторил Петр, но уже по-русски. Да хоть по-марсиански говори, все равно до тебя никому нет дела.

Пыльную тишину лишь изредка нарушало отдаленное блеяние овцы. Почему-то одной. Остальные спали, что ли?..

Почти неделя прошла с того времени, как Петр, Иешуа и Ашер, еще не ставший Андреем, пришли в этот город и остановились в родном доме Иешуа. Четыре долгих дня пути вдоль Иордана по однообразной до отупения степи, потом сразу, как фокус — по-зимнему выцветшая, приглушенная, но все же отчаянно яркая и богатая растительность Галилеи, финал пути, и вот теперь — полное ничегонеделанье, от которого тоже, впрочем, устаешь. Петр, конечно же, привык к Назарету за много лет общения — или все-таки работы?.. — с Иешуа, даже полюбил городок по-своему, но сейчас хотелось просто поворчать. И еще — расколоть эту треклятую тишину, помочь овце.

— Скука смертная! — выкрикнул Мастер.

— Что за странный язык, на котором ты иногда говоришь? — Голос Иешуа, стоящего в дверном проеме, был тих и спокоен.

Казалось, здешняя тишина для жителей Назарета священна и всячески ими охраняется. Они даже говорят полушепотом.

— Проснулся? С добрым утром! Прости, если я тебя разбудил. — Петр спрыгнул с камня и подошел к Иешуа. — Как вы тут живете? — Привычно, в тысячный, наверное, раз удивился: — Здесь такая скукотища!

— В Нацерете людям некогда скучать, — по-прежнему тихо и тоже в тысячный раз произнес Иешуа. Он не стал поддерживать игру Мастера, он никогда ее не поддерживал. — Здесь все работают… Нам скоро идти, Равви. Я разбужу Ашера.

— Вот уж где давно не был, так это на свадьбах, — вслух пробормотал Петр.

Вчера Мария ушла в Кану, на праздник бракосочетания каких-то друзей-родственников, и просила Иешуа не задерживаться.

— Бери своих друзей и приходите, — сказала она. — Встретишь кого из соседей — тоже приглашай, еды и вина всем хватит.

Как же, хватит!.. Мастер тогда только ухмыльнулся про себя: вина-то как раз хватить не должно. Иначе… Сколько раз за время его работы в Службе звучало это слово: иначе. Должно быть именно так, а не иначе, а если будет иначе, следует сделать так-то, иначе будет то-то… От этих постоянных расчетов, во время коротких визитов домой, голова уже напоминает Биг-Брэйн. Техники, счетчики, зануды из Службы Соответствия роем крутятся подле Мастера, иной раз мимолетно вспоминающего об отдыхе но тут же понимающего, что это непозволительная роскошь и до него еще ой как далеко! Им всем надо отвечать, соглашаться или возражать, спорить, запоминать информацию, которую они вываливают на работающий в предельных режимах мозг, а он у Петра вовсе не Биг, а, напротив, самых обычных размеров, разве что умеет поболе иных. От этой суеты скрываешься в глубочайшем прошлом, а тут — пожалуйста: тоска изумрудного цвета. Бездействие. Вязкое, текучее время… Воистину человек — вечно недовольное животное. Даже Macтер, который на самом деле — суперчеловек. Тем более: ему следует быть супернедовольным.

— Равви, вы будете завтракать? — Раздумья Петра прервал Ашер, невысокий, крепкий парень, лет двадцати пяти, с редкой бороденкой и намечающейся лысиной.

— Зови меня просто Кифой, хорошо?

Еще там, в Кумране, когда Иоанн представил Мастеру Ашера, своего лучшего ученика, он сказал:

— Это Учитель.

Петру это тогда не понравилось — какой он учитель, если рядом — Иешуа, который и станет единственно Учителем, у него по определению не может быть никаких учителей, тем более — кто такой Петр? Чему и когда он учил? Откуда взялся?.. Пришло время г скрывать свое наставничество, а если и можно оставить что-то, так всего лишь — старшинство… Но Петр ничего не сказал, и всю дорогу Ашер так и называл его — Учитель. Но теперь хватит. Его роль и впрямь меняется, он теперь даже не намек на учителя, он просто Кифа. Камень. В смысле кремень-человек. А если хотите — один из учеников. Пусть и первый.