Геннадий Ерофеев - Прокол Страница 37

18

Укрывшись за прочными стенами звездолета, я испытал настоящее облегчение. Отстегнув портфель и убрав его с глаз подальше, освободил комбинезон от вещей и всего барахла, снял защитное снаряжение, бросил грязную одежду в утилизатор и облачился в чистое. Немного потрудился в гигиеническом отсеке над синяком, поставленным мне разбушевавшимся Казимиром, и прошел в рубку. У меня еще оставался последний шанс получить координаты Переходника. Я подключил свой лэнгвидж к корабельному Мозгу и прогнал через него запись, сделанную с аппарата Индюка, то бишь Кэса Чея. Меня ждало разочарование: там имелись всего лишь коды Паппетстринга, "Платинум сити" и Земли. Остальное представляло собой лингвистическую информацию, для хранения которой в основном и служили лэнгвиджи, содержавшую, кажется, программу перевода с какого-то тарабарского языка или диалекта, коих множество в Метагалактике, на наш родимый, земной. Так. Значит, идем, как и советовал Казимир, на "Платинум сити". Я попросил Мозг зафиксировать координаты Паппетстринга, которых в нем не было, чтобы не тратить время на их определение. Решил стартовать сразу на тахионном двигателе, чтобы не мозолить дёртикам глаза. Когда режектор сделает первый сброс, корабль уже будет далеко отсюда, и яркий сполох никто не заметит и не засечет. Я сел в "анатомическое" кресло, включил двигатель и, передав Мозгу право самому произвести старт в режиме "бегство", откинул голову на подголовник и расслабился. Через час экстренное ускорение завершилось, и теперь звездолет находился чертовски далеко от Паппетстринга... и от Риты Холдмитайт... Я перевел Мозг на координаты "Платинум сити" и стандартную программу подхода и, пройдя в слиппер, залез в "спальник" и - то ли от виски, то ли просто так, - быстро заснул. Проснувшись и встав на подходе к "платиновому городу", я опять напялил все защитное снаряжение, предполагая самое худшее. Вид сверкающего острова на экране вызвал у меня не радость узнавания, а подумать только! - ностальгические чувства. Действительно, я отсутствовал недели две, не меньше. Не желая опять лишаться звездолёта, выбрал одну из платформ "авианосного" лифта, призывно мигающую зелеными огнями, означавшими "свободно", и, не выходя на мостик, без лишних маневров посадил "шевроле". Как только выключился двигатель, лифт автоматически унес меня вглубь, и на одном из ярусов звездолёт мягко вытолкнуло в ангар. Я оценил удобство такой парковки: здесь можно было выходить без скафа, что я и сделал. Забросив несколько монет в парковочный счетчик, получил карточку с обозначением номеров лифта, яруса и ангара. Набрав и запомнив код гигантской автоматической камеры хранения и опять бросив деньги, захлопнул дверь и вышел в подземный переход. Прошёл по переходам, снабжённым указателями, пересел на эскалатор с автоматическим адресованием и "вылупился" уже под колпаком, у самого входа в отель "Сэвой Траффл". Именно в этом отеле работал дежурный клерк, которому я звонил в прошлый раз, неосмотрительно назвавшись Эдвином Хабблом. Я попросил номер и, пока шло недолгое оформление, постоял с закрытыми глазами, вслушиваясь в голоса работников отеля. Я хорошо запомнил голос клерка и теперь рассчитывал его узнать. Но ничего похожего не услышал и поехал к себе на этаж. Бросив свой нехитрый скарб, пообедав в номере и осмотревшись, принялся изучать справочник и путеводитель "Платинум сити", приличного объема книгу, лежавшую на столе. Изучению подверглись лишь несколько страниц, касавшихся деятельности немногих производственных предприятий, размещенный на "Платинум сити". Фирма "Гарлэнд боллз лимитэд", упоминавшаяся в справочнике, как раз и изготовляла шары, пополнявшие гирлянды, подвешенные к куполу. Они придавали межзвездному комплексу неповторимый, уникальный, фантастический вид. Шары, конечно, не были пустыми. Внутри их размещалось сложнейшее хозяйство: энергетические установки, преобразователи, хранилища, склады и тому подобное. Одной из неожиданных функций гирлянды оказалось "хранение энтропии": внутри огромных объемов накапливались и, по возможности, перерабатывались различные отходы. Сферы соединялись между собой короткими цилиндрическими тамбурами, а две первые, давшие начало гирлянде, через подобный же тамбур соединялись с двумя специальными башнями, стоявшими внутри прозрачного купола "платинового города". Готовые новые шары выводились через люк в нижней плоскости несущего диска-платформы. Как явствовало из помещенных в справочнике фотографий, очередной шар, словно зарождающийся мыльный пузырь, прилипнувший к плоскому днищу платформы, постепенно разрастался, "раздувался", а затем окончательно сформированную сферу буксир перемещал в хвост гирлянды. Оказывается, все разгрузочно-погрузочные терминалы действующих на "Платинум сити" промышленных фирм и всех основных служб располагались снизу: ведь огромные шлюзы для грузовых кораблей ухудшили бы внешний вид прозрачного колпака, изуродовали бы блестящий парадный фасад межгалактического комплекса. Но главное, передвигаться грузовым звездолетам к месту назначения внутри колпака в ограниченном пространстве и при чрезвычайно плотной застройке было бы крайне затруднительно. Вообще на "Платинум сити" запрещалось пользоваться под куполом любыми летательными аппаратами. Грузовые звездолёты, шедшие на погрузку-разгрузку, швартовались снизу диска платформы, в шлюзах и лифтах, шахты и стволы которых, пронизывая основание комплекса, вели прямо в здания и производственные помещения. Разгрузившись или погрузившись, кораблям полагалось освободить лифт. Парковались же грузовики, как обычно, на "полях шляпы", что, собственно, я видел при первом посещении "платинового города". Я решил, не мудрствуя лукаво, вести рутинное наблюдение за наружными, открытыми причальными терминалами. Но невозможно же держать под контролем всю кольцевую платформу. Значит, нужно добыть информацию о времени и месте прихода очередного "харвестера" или, возможно, звездолёта какой-то другой марки с надписью "Металлы". Но это придется отбросить: может получиться так, что я снова проделаю путь куклы. А меня такая пошлая перспектива не прельщала. Я принял простое и, может быть, даже наивное решение: наблюдать за местом своей прошлой швартовки. Решение, обусловленное следующими соображениями. В прошлый раз "харвестер" с надписью "Сахар" запарковался на платформе прямо напротив сверкающего под прозрачным куполом отеля "Космополитэн" там же, где совершенно случайно приземлился и я. А рядом стояли припаркованные грузовик с надписью "Металлы" и "Галакси-скайлайнер", принадлежавший, как потом выяснилось (ха-ха), Рите Холдмитайт или (о-хо-хо) Индюку, который оказался Кэсом Чеем. Водителя "сахаровоза" я видел потом в баре отеля "Космополитэн", когда он разговаривал с Индюком и барменом. Я предположил, что грузовики с металлом должны парковаться в этом месте постоянно: отсюда рукой подать до бара, где пилоты, вероятно, отмечались, докладывались или получали какие-то инструкции от бармена с поросячьими, теперь бы я сказал, с гиппопотамьими глазками. Можно, конечно, взять за хрип и бармена: тот уж наверняка многое знает. Но я решил оставить его на потом, а пока наблюдать стоянку. Заодно мне надо будет посмотреть, что случилось с моим "понтиаком", который я бездарно прошляпил. Я почти не сомневался, что мою "Жар-птицу" оприходовали головорезы Кэса Чея. На "Платинум сити" имелись отличные пункты обслуживания звездолётов, располагавшиеся в недрах диска-платформы, так что прочистить топливную систему моего украденного коня не являлось проблемой. Содержание великолепных станций техобслуживания звездолётов, о которых упоминалось в справочнике, диктовалось жёсткой необходимостью: "платиновый город" находился на отшибе, и от транспортных средств зависело многое. "Платинум сити" жил не в синхронном с Землей, но таком же двадцатичетырехчасовом ритме. Надев взятый в прокате скаф, я наблюдал за местом своей старой парковки, на котором - увы! - и в помине не было моей быстрой "Жар-птицы", то выходя из-под купола на платформу, то снова укрываясь за его сверхпрочными прозрачными стенами. Я прооколачивался так с раннего вечера до времени, когда закрылся бар отеля "Космополитэн". Вообще, можно было не надевать скаф, а устроиться изнутри купола у самой прозрачной стены. Расстояние в несколько сот футов не слишком велико для наблюдения даже невооружённым глазом, а у меня имелся и бинокль. Но скаф мог понадобиться мне в любую минуту, так как я рассчитывал вскочить на подножку прибывшего металловоза, и поэтому пришлось мириться с неудобствами. Когда я в кислом настроении далеко за полночь вернулся в номер, то поймал себя на том, что в душе слабо верил в успех затеянного мною. А тут еще накатила волна безразличия и пессимизма, наверное, из-за того, что почему-то разболелись все мои старые раны, ожили старые болячки, даже лунка на месте вырванного Ритой Холдмитайт зуба разнылась так, что покалывало сердце. Как садист-пианист, неумело терзающий благородный клавишный инструмент, кто-то неведомый и невидимый мне прохаживался по всем моим слабым местам, сплетая все боли в адскую гармонию, в которой эолийской каденцией звучала ноющая зубная боль. Чуял я, что это отливались мне слёзы Кэса, которому я пустил пулю прямо в сердце. Какой-то мудрец сказал, что человек победит, но не выживет. В конце концов когда-нибудь можно будет победить Кэса Чея, хотя бы ценой своей жизни. Но стремиться победить Вселенную глупо и бессмысленно, да это, как я понимал, и невозможно. Я придерживался своей простенькой теории, навеянной мне слабенькой, отдаленной аналогией на устройство Мироздания, содержавшейся в старой сказке, которую когда-то читала мне бабушка. Называлась эта сказочка не то "Городок в табакерке", не то "Теремок в шкатулке". Вообще-то в ней в завуалированной, сатирической форме показывался механизм тоталитарного, да и любого другого государства. И в двух словах смысл сказки, как его, возможно и неверно, понимал я, заключался в том, что разрушив самую главную, тайную, определяющую самоё суть устройства пружину, мы выведем из строя, уничтожим весь механизм. В применении к матушке Вселенной я интерпретировал это так, что нам никогда не суждено проникнуть в сокровенную тайну её, ибо в момент даже еще не физического воздействия на потаенную пружину Мироздания, а только лишь в момент сполоха человеческой мысли, попытавшейся бы на краткий, неизмеримо малый миг осветить эту тайну, должно неизбежно произойти нечто вроде всемирного, вселенского короткого замыкания, и мы вместе с так и не постигнутой нами Вселенной полетим в тартарары или куда там ещё, не знаю. Для меня здесь было важным то, что я в этом своем дилетантском построении нашёл, как мне казалось, место человеческому, антропному фактору. Человек, эти глаза Вселенной, несомненно, никак не пребывал в ней инородным телом, не был даже подобным всей Вселенной, как утверждал Ибн Гебироль, а - да, да, чистейшей воды банальность! - являлся частью Вселенной. Но роль его не виделась мне столь банальной, сколь сама сентенция, затёртая и заслонившаяся от частного и неуместного употребления. Каким-то непостижимым образом глаза человека-наблюдателя, его присутствие во Вселенной замыкали таинственный круг, и этим эфемерным зажимом, стыком, скрепом держалась вся махина Мироздания. Получалось, что потаённой пружиной Вселенной являлся сам человек. М-да... Безусловно, на стыке этого противоречия, из этой логической петли выросла идея Бога, которого нам никогда не дано увидеть. Это было удобно, но из-за того, что тайну называли Богом, для меня мало что, вернее, совсем ничего не прояснялось. Однако идея Бога не столь дурна и противоестественна и она имеет полное право на существование наряду с материалистическим подходом к пониманию Мира. Проблема, в зависимости от подхода к ней, поворачивается к нам то своей идеалистической, то своей материалистической ипостасью. Здесь проявляется, наверное, нечто вроде принципа дополнительности, известного из квантовой механики и представляющего собой конкретный случай проявления диалектической сущности бытия. Ещё древний философ уверял, что невозможно доказать ни наличие Бога, ни его отсутствие. А из этого вытекало, опять же по моему ничтожному разумению, что признание или непризнание нами идеи Бога равным счётом ничего не меняло для нас. Для нашей практической жизни, ограниченной ничтожным временем и пространством, не имело значения, создалась ли окружавшая нас грандиозная картина Мироздания чьей-то целенаправленной волей или явилась следствием долгого развития самоорганизующейся материи... Мне, откровенно говоря, очень близка была слегка изменённая другим мудрецом старая сентенция о будущем человека, в новом варианте звучавшая так: "Человек и не победит и не выживет". Нелепо ополчаться на осмелившегося сказать такие слова, упрекая его в крайнем пессимизме. Нас не должно уязвлять, что мы "не победим". Победы и поражения имеют смысл лишь в локальном, ограниченном временном и пространственном интервале. В применении же ко всей Вселенной понятия "победа" и "поражение" обращаются в фикцию, ибо никто никогда не побеждает в итоге, и никто в конце концов не терпит поражение. Ведь смешно же говорить о поражении человека, если умирает сама Вселенная и, следовательно, не выживает человек. Однако борьба с энтропией, борьба за информацию и энергию, которые только и способны противостоять энтропии, принимает в этих ограниченных временных и пространственных интервалах зловещие, жестокие и уродливые формы, впрочем, кажущиеся таковыми лишь носителям разума, точнее, сознания. Насколько органично и непринуждённо чувствует себя в этой борьбе, скажем, терзающий антилопу крокодил, не связанный моралью! А вот даже профессору Дёрти, хоть и не слабаку, терзать Вселенную и род людской, наверное, давалось не так легко. Впрочем, кто знает. Да что Дёрти. А сам-то я, обнаживший ствол в бункере и приведший к полному финишу четверых - нет, как выяснилось позже, - троих дёртиков?.. Свет в номере я не включал, но мысли мои постепенно расползались в стороны, как гостиничные тараканы от света, срывались в темноту, тощали во мраке и, наконец, совсем потерялись и растворились в нем.