Cемен Слепынин - Фарсаны Страница 37

“Неужели Эфери-Рау, — думал я, — это не человек, а его кибернетический двойник? Но где же тогда живой Эфери-Рау? Где?”

Эти мысли не давали мне покоя, усиливая тягостное впечатление от всего, что я видел здесь. И мне захотелось поскорее уйти. Сославшись на неотложные дела, я заторопился. До ворот меня проводил Вир-Виан.

— Надеюсь, что перед тем, как покинуть Зургану, вы зайдете ко мне? — спросил он на прощание.

Не помню, но мне кажется, что я обещал зайти, обещал, чтобы что-то сказать. Расставшись с Вир-Вианом, я направился к гелиоплану, который за это время накопил под жаркими лучами изрядное количество энергии.

“Что мне делать? — думал я, усаживаясь в кабину. — Может быть, обо всем рассказать Нанди-Нану? Посоветоваться с ним? Нет, ведь я же обещал Вир-Виану пока что не говорить никому…”

Но такова была беспечность нашего поколения, выросшего в условиях гармонического общества, и такова оптимистическая сила молодости, что тягостное чувство исчезло, как только гелиоплан поднялся в воздух. Ветер звенел в ушах, напевая свою незатейливую, но весьма увлекательную песенку странствий. Я летел к освещенным просторам Ализанского океана, к своим друзьям на зеленом острове Астронавтов.

34-й день 109-го года

Эры Братства полюсов

Едва сегодня уселся за клавишный столик, как засветился экран внутренней связи, и я увидел крупное лицо Сэнди-Ски. Он дружелюбно улыбался.

— Эо, Тонри! Откликнись! Ты совсем покинул нас ради своих дышащих звезд. Вчера весь день работал, но сегодня не дадим. Эо, откликнись! — повторил он, и его улыбка стала еще приветливей.

В ответ я постарался улыбнуться. Но улыбка, видимо, получилась вымученная и хмурая, так как Сэнди-Ски обеспокоено спросил:

— Может быть, я мешаю тебе?

— Нет, нет Сэнди! — рассмеялся я (на этот раз довольно успешно). — Сейчас приду. К тому же мне надо просто отдохнуть.

— Правильно, — сказал Сэнди-Ски. — У тебя будет много времени на обратном пути.

Почти весь день провел в рубке управления и, в основном, в рубке внешней связи. Мы стремительно приближаемся к планете Голубая. На огромном экране внешней связи даже при среднем увеличении не помещается вся планета, а только ее отдельные части, отдельные материки. Увеличивая изображение, я иногда различал маленькие фигурки разумных обитателей. И меня каждый раз пронизывала острая грусть оттого, что мне не придется с ними встретиться.

— Они начинают изменять облик своей планеты, хотя и бессистемно, — прошептал сзади Сэнди-Ски. — Видишь?

И он показал на квадраты пашен, на каналы, города и промышленные предприятия, засоряющие атмосферу клубами черного дыма.

— Цивилизация еще младенческая, но она имеет все условия для бурного развития, — продолжал восторженно шептать Сэнди-Ски. — Ведь планета благодатнейшая. Пустынь почти нет. Сплошной оазис.

Днем случилось одно небольшое пришествие, еще раз показавшее, насколько тонко и, так сказать, всесторонне перевоплощаются фарсаны в людей. Молодой штурман Тари-Тау торопился сменить дежурившего у пульта управления Али-Ана. При этом он слишком быстро взбежал по лестнице в кают-компанию. У него подвернулась нога, и он вскрикнул. Я увидел его лицо, посеревшее от боли. Лари-Ла смочил ногу Тари-Тау пятипроцентным раствором целебной радиоактивной жидкости и недовольно проворчал:

— Похромаешь до вечера. В следующий раз будешь осторожнее.

Морщась от боли и прихрамывая, Тари-Тау подошел к креслу у пульта управления и сменил Али-Ана.

Чтоб так разыграть эту сцену, Тари-Тау надо было иметь настоящее, почти человеческое ощущение боли. Разыграть… Здесь это слово, пожалуй, не подходит. Тари-Тау не разыгрывал эту сцену, не создавал предварительно в своем железном мозгу логически-безупречной схемы своего поведения. Нет, он, можно сказать, жил. Все у него получилось непроизвольно — так, как у живого Тари-Тау. Все фарсаны наделены так называемой системой самосохранения — почти такой же совершенной, как инстинкт самосохранения у человека. Система самосохранения у фарсанов включает в себя элементарные человеческие ощущения, в том числе ощущения боли, играющие роль сигналов об опасности. Но что касается сложных чувств, человеческих эмоций, вдохновения, интуиции… Нет! Тут я не соглашусь ни с каким кибернетиком-энтузиастом. Можно, конечно, запрограммировать машине высокие человеческие чувства, как это сделано у фарсанов. Но это все-таки не подлинные эмоции, а их бледные копии.

Но до чего искусные копии! В этом я убедился сегодня вечером, когда фарсаны собрались в кают-компании. После доклада Али-Ана и обмена мнениями встал Тари-Тау. Он был в новом комбинезоне и уже не хромал. Тари-Тау смущенно, почти робко сказал, что может прочитать нам свои новые стихи из космического цикла. Все мы с восторгом согласились послушать, особенно Сэнди-Ски. Даже Лари-Ла, которому так хотелось рассказать свою очередную юмористическую побасенку, сказал:

— Давай, мальчик, давай, — хотя Тари-Тау был уже не мальчиком, как в начале полета, а юношей.

Лари-Ла и на этот раз не обошелся без своей добродушной иронии.

— Признаюсь, не очень разбираюсь в поэзии, — усмехнувшись, сказал он. — Но даже меня твои стихи пробирают до самых мозолей.

И Тари-Тау начал читать. Вначале голос у него был глухой, он по-прежнему чувствовал смущение и скованность. Но потом разошелся и читал с большим подъемом. Голос его окреп, глаза сверкали вдохновением. Я на минуту забыл, что передо мной фарсан. Да это же живой, настоящий Тари-Тау. А какие стихи! Конечно, это стихи живого Тари-Тау, а фарсан только присвоил их.

Слушая стихи, я словно погрузился в чарующий мир образов, ритмов и музыки. Да, Тари-Тау, я мало знал тебя, ты был настоящий поэт. О если бы ты мог слышать сейчас меня! Ты слышишь?.. Своей мудрой и чуткой душой ты умел все объять, все видеть…

Могут ли фарсаны обладать такой же способностью? Нет, тысячу раз нет! Слушая сегодня стихи Тари-Тау, я вспомнил слова фарсана Эфери-Рау, когда он говорил о том, что, моделируя человека, они с Вир-Вианом не стремились воссоздать диалектическое единство мысли и эмоций. Не верю этому! Они просто не смогли распознать и воспроизвести эту сложную диалектику. Эмоции, говорил Эфери-Рау, вносят путаницу, хаос в чистый интеллектуальный процесс. Тоже чепуха! Эмоции обогащают даже самую абстрактную мысль ученого. Малейший всплеск радости, незначительный эмоциональный взлет делают мысль могучей и крылатой.

Мысль гуманистична по природе своей, она неразрывно связана с человеком, с миром его эмоций, с его жизненным опытом и, наконец, с опытом многочисленных предшествующих поколений. И никакими кибернетическими ухищрениями невозможно воспроизвести невообразимо тонкие нюансы, трепещущие ассоциации человеческой мысли. Мысль фарсана, мысль кибернетической машины — это мысль без эмоций и без ассоциаций. Это даже не мысль, а ее логическая схема, ее сухой геометрический чертеж…