Дэниел Киз - Цветы для Элджернона Страница 38

– Орешки?

– Точно! – Фэй еще немного посмеялась и почесала в затылке. – Ты говорил, что не отдашь мне орешки. Жуть в полосочку! Но как ты говорил! Как те идиоты, что стоят на углах и доводят себя до белого каления, всего лишь глядя на женщину. Совсем другой… Сначала мне казалось, что ты просто дурачишься, а теперь думаю, не слишком ли ты впечатлителен или что-нибудь в этом роде… Это все оттого, что у тебя так чисто и ты вечно обо всем беспокоишься.

Я не очень огорчился, хотя этого можно было ожидать. Алкоголь каким-то образом сломал барьеры, прятавшие прежнего Чарли Гордона в глубинах моего подсознания. Как я и подозревал, он ушел не навсегда. Ничто в нас не исчезает без следа. Операция прикрыла Чарли тонким слоем культуры и образования, но он остался. Он смотрит и ждет.

Чего он ждет?

Фэй ухватилась за одеяло, в которое я завернулся, и втащила меня в постель. Я не успел остановить ее – она обняла меня и поцеловала.

– Чарли, мне было так страшно, я думала, ты рехнулся. Я слышала про импотентов, как они вдруг слетают с катушек и превращаются в маньяков.

– Как же ты решилась остаться?

– Ты стал маленьким перепуганным ребенком. Я была уверена, что самой мне ничего не угрожает, но ты мог покалечить себя! Так что я решила побыть здесь. Правда, на всякий случай…

Из промежутка между кроватью и стеной она вытащила тяжеленную книгу.

– Так и не воспользовались ею?

Она покачала головой.

– Наверно, ты очень любил орешки, когда был маленьким.

Она встала и начала одеваться, а я лежал и смотрел на нее. В движениях Фэй начисто отсутствовала стеснительность. Мне хотелось протянуть руку и дотронуться до нее, но я понимал, что все тщетно. Чарли со мной. Он бдит.

А Чарли всегда боялся, что у него отберут орешки.

24 июня

Сегодня со мной случился приступ антиинтеллектуализма. Я не осмелился напиться – ночь с Фэй предупредила меня об опасности. Вместо этого я отправился на Таймс-сквер и устроил обход кинотеатров, выбирая те, в которых шли вестерны и фильмы ужасов. Как раньше. В середине фильма меня захлестывало чувство вины, я вставал и шел в другой кинотеатр. Я искал в мерцающем выдуманном мире экрана то, что ушло от меня вместе с прежней жизнью.

В какой-то момент меня озарило, и я догадался, что не фильмы нужны мне, а люди. Мне просто захотелось побыть в заполненной человеческими телами темноте.

В темноте стенки между людьми тонки, и если прислушаться, можно услышать. Не просто быть в толпе – я никогда не испытывал такого чувства в набитом лифте или вагоне подземки… Жаркими летними вечерами, когда люди выходят погулять или посидеть в театре, слышишь какое-то своеобразное шуршание… и когда случайно прикасаешься к кому-нибудь, чувствуешь связь между кроной, стволом и глубокими корнями. В такие моменты у меня появляется ненасытное желание стать частью этого мира, оно гонит меня в темные углы и аллеи, на поиски.

Устав от ходьбы, я обычно возвращаюсь к себе и ложусь спать, но сегодня зашел в ресторан. Там появился новый мойщик посуды, парень лет шестнадцати. Что-то в нем показалось знакомым – движения, взгляд… И вот, убирая столик рядом с моим, он уронил с подноса тарелки.

Тарелки с грохотом рухнули на пол, и белые фарфоровые осколки разлетелись во все стороны. Потрясенный и испуганный, он стоял, держа в руках пустой поднос. Свист и вопли посетителей (крики «Так вот куда летят прибыли» или «да он тут совсем недавно!», неизбежно сопутствующие битью посуды в ресторанах) окончательно сконфузили его.

Владелец ресторана вышел посмотреть, что за шум, и парень поднял руки, словно защищаясь от удара.

– Ну ты, дубина, – заорал хозяин, – чего стоишь? Возьми веник и подмети! Веник… веник, кретин! Он на кухне. Подмети все осколки.

Парень тут же понял, что наказания не последует, страх исчез с его лица, а когда он вернулся с веником, то уже улыбался и что-то напевал. Но самые скандальные посетители не унимались, желая выжать из этого случая побольше удовольствия. За его счет.

– Эй, сынок, вон там чудесный кусочек…

– Проделай-ка это еще разок…

– Он совсем не глуп. Разбить тарелки куда проще, чем мыть их!

Его пустые глаза обежали веселящуюся толпу, улыбки начали отражаться и на его лице, и наконец он тоже засмеялся шутке, соли которой не понимал.

От этого тупого, идиотского смеха, от широко раскрытых блестящих глаз ребенка, не понимающего, что происходит, но горящего желанием услужить, мне стало не по себе. Люди смеются над ним потому, что он – слабоумный.

А ведь сначала мне тоже было весело.

Меня взяло зло, и на себя, и на всех, кто сидел рядом. Мне захотелось схватить свои тарелки и швырнуть их прямо в ухмыляющиеся рожи. Я вскочил и крикнул:

– Замолчите! Оставьте сто в покое! Разве вы не видите, что он ничего не понимает! Это не его вина… Сжальтесь над ним, ради бога! Он же человек!

Полная тишина. Я проклинал себя за то, что потерял контроль и устроил сцену, и пока расплачивался по счету и шел к выходу, старался не смотреть на несчастного. Меня жег стыд за нас обоих.

Удивительно, как люди высоких моральных принципов и столь же высокой чувствительности, никогда не позволяющие себе воспользоваться преимуществом над человеком, рожденным без рук, ног или глаз, как они легко и бездумно потешаются над человеком, рожденным без разума. Ярость моя происходит из того, что я вспомнил, как сам был клоуном.

А ведь я почти забыл.

Совсем недавно люди смеялись надо мной… А теперь сам присоединился к их веселому хору. И от этого больнее всего.

Я часто перечитываю мои ранние отчеты и прекрасно вижу их безграмотность, детскую наивность. Это несчастный разум глядит из темной комнаты сквозь замочную скважину в сияющий мир, счастливо и неуверенно улыбаясь. Даже в своей тупости я понимал, что стою ниже окружающих. У них было что-то такое, чего не было дано мне. Слепой умственно, я верил, что это – способность читать и писать и что я сравняюсь с ними, научившись тому же.

Даже слабоумный хочет быть похожим на других.

Младенец не знает, как накормить себя и что съесть, но он понимает, что такое голод.

День не прошел даром. Хватит беспокоиться о себе – моем прошлом и моем будущем. Пора отдавать. Пора применить мои знания и способности на пользу другим. Кто может сделать это лучше меня? Кто жил в двух мирах?

Завтра же свяжусь с советом директоров фонда Уэлберга и попрошу выделить мне самостоятельную область работы. Только бы они согласились! У меня есть кое-какие идейки…

С уже существующей техникой, если ее немного подработать, можно многого добиться. Если из меня удалось сделать гения, то что тогда говорить о пяти миллионах слабоумных в одних только Соединенных Штатах? О бесчисленных миллионах во всем мире? О тех, кто еще не родился, но уже обречен? А каких выдающихся результатов можно будет достичь, применив эту технику к нормальным людям? К гениям???