Герберт Уэллс - Остров доктора Моро (пер. Быкова) Страница 38

Во время прохожденія мною учебнаго курса въ заведеніяхъ еще не введена была система Слойда, и неловкость моихъ рукъ сказывалась на каждомъ шагу. Однако, такъ или иначе, послѣ многихъ усилій мнѣ удалось привести свое дѣло къ концу, и на этотъ разъ я особенно позаботился о прочности плота. Меня сильно смущало то обстоятельство, что мнѣ придется плыть по рѣдко посѣщаемымъ водамъ. Я попробовалъ изготовить себѣ немного глиняной посуды, но почва острова не содержала въ себѣ глины. Напрягая всѣ свои способности ума и стараясь разрѣшить послѣднюю задачу, я обошелъ островъ со всѣхъ сторонъ, но безъ успѣха. По временамъ на меня нападали припадки бѣшенства, и въ такія минуты возбужденія я безцѣльно рубилъ топоромъ ни въ чемъ неповинныя пальмы.

Наступилъ ужасный день, проведенный мною въ какомъ-то экстазѣ. На юго-западѣ показался парусъ какъ бы небольшой шкуны. Я немедленно развелъ громадный костеръ изъ хвороста, услышалъ грозное рычаніе и замѣтилъ блеснувшіе бѣлизной зубы животныхъ, — невыразимый ужасъ овладѣлъ мною. Я повернулся спиною къ нимъ, поднялъ парусъ и сталъ грести въ открытое море, не смѣя вернуться.

Всю ночь продержался я между островомъ и рифами, затѣмъ, утромъ добрался до устья рѣчки и наполнилъ прѣсной водою боченокъ, найденный въ шлюпкѣ. Потомъ, съ терпѣніемъ, на какое только былъ способенъ, я набралъ нѣкоторое количество плодовъ, подстерегъ и послѣдними тремя зарядами убилъ двухъ кроликовъ… Во время моего отсутствія, изъ боязни къ чудовищамъ, лодка оставалась привязанной къ острому подводному рифу.

XIV

Одиночество

Вечеромъ я уѣхалъ съ острова; небольшой юго-западный вѣтерокъ гналъ мою лодку, и она медленно подвигалась впередъ въ открытое море. Островъ, по мѣрѣ моего удаленія отъ него, уменьшался все болѣе и болѣе, и, наконецъ, одни только спиральныя струйки дыма вулкана на фонѣ неба, залитаго лучами заката, выдавали его присутствіе.

Такъ блуждалъ я по морю въ продолженіе трехъ дней, расходуя съ чрезвычайною бережливостью ѣду и воду.

На третій меня меня приняли на бригъ, который шелъ изъ Азіи въ Санъ-Франциско; ни капитанъ, ни его помощникъ не хотѣли вѣрить моей исторіи, думая, что мое долгое одиночество и постоянные страхи лишили меня разсудка.

Тогда, боясь, что того-же мнѣнія будутъ держаться и другіе люди, я старался избѣгать разсказовъ о своихъ приключеніяхъ и рѣшилъ совершенно не вспоминать о происшедшемъ со мною послѣ кораблекрушенія судна «Dame Altière» и до того момента, когда я былъ взятъ на бригъ, т. е. вычеркнуть изъ свой памяти цѣлый годъ своихъ мытарствъ. Мнѣ приходилось дѣйствовать съ чрезвычайною осмотрительностью, чтобы не быть принятымъ за помѣшаннаго. Меня часто посѣщали воспоминанія о Законѣ, о погибшихъ двухъ морякахъ, о трупѣ въ чащѣ камышей. Наконецъ, какъ ни мало естественнымъ можетъ показаться это, тѣмъ не менѣе, при мысли о возвращеніи въ общество себѣ подобныхъ, я, вмѣсто разсчитываемой спокойной жизни и довѣрія среди людей, почувствовалъ въ сильнѣйшей степени тотъ смутный страхъ, который безпрерывно мучилъ меня во время пребыванія моего на островѣ.

Никто не хотѣлъ мнѣ вѣритъ, и я такимъ чуждымъ казался для людей, какимъ былъ въ свое время для людей-животныхъ; къ тому-же, у меня, безъ сомнѣнія, сохранились нѣкоторыя природныя узкости моихъ прежнихъ сотоварищей.

Говорятъ, что страхъ есть болѣзнь; хотя-бы это и было такъ, я могу, теперь спустя нѣсколько лѣтъ, увѣрить, что постоянное безпокойство подобно тому, какое можетъ испытывать полуукрощенный львенокъ, смущаетъ мой духъ. Оно принимаетъ самую различную форму.

Я вижу лица мрачныя и оживленныя, пасмурныя и страшныя, быстрыя и лживыя, и нѣтъ ни одного съ выраженіемъ спокойствія разумнаго существа. А между тѣмъ, я не могу помѣшать себѣ стараться не встрѣчаться съ ними, избѣгать ихъ любопытныхъ взглядовъ, вопросовъ, помощи, я мнѣ хочется снова удалиться отъ нихъ и остаться наединѣ съ самимъ собою.

По этой причинѣ я живу теперь подлѣ пустой широкой равнины, гдѣ могу уединиться, когда такія сомнѣнія нисходятъ въ мою душу. Тихо бываетъ тогда въ громадной пустынной равнинѣ. Во время жизни въ Лондонѣ мое чувство страха было для меня невыносимо. Я не могъ избѣгать людей; ихъ голоса слышались черезъ окна, и запертыя двери служили лишь ничтожною предосторожностью; я выходилъ на улицу и боролся съ моими иллюзіями, но мнѣ казалось, что женщины кругомъ меня мяукали, голодные украдкою бросали на меня завистливые взгляды; блѣдные и изнуренные рабочіе, покашливая, съ опущенными внизъ глазами, проходили мимо тяжелою поступью, подобно раненымъ животнымъ, теряющимъ свою кровь. Старцы, сгорбленные и пасмурные, ворча сквозь зубы, шли по улицамъ и равнодушно относились къ высмѣивающимъ ихъ ребятамъ. Когда же я входилъ въ какую-нибудь часовню, и тамъ повторялось то же самое.

Мнѣ казалось, что патеръ лопочетъ «великія мысли», подобно Человѣку-Обезьянѣ. Или же я забирался въ какую-нибудь библіотеку, и въ ней сосредоточенныя лица, наклонившіяся надъ книгами, представлялись мнѣ существами, терпѣливо выслѣживающими свою добычу. Но особенно мнѣ были противны угрюмыя и невыразительныя лица, встрѣчаемыя въ поѣздахъ и омнибусахъ. Они скорѣе походили на трупы, нежели на людей; поэтому я не отваживался болѣе путешествовать, неувѣренный въ томъ, что останусь одинъ. И мнѣ казалось даже, что я самъ не былъ разумнымъ созданіемъ, а животнымъ, терзаемымъ какимъ-то страннымъ безпорядкомъ въ мозгу, который заставлялъ меня, какъ барана, пораженнаго вертячкой, блуждать съ одиночествѣ.

Я посвящаю свой досугъ чтенію и опытамъ по химіи и провожу большую часть ночей, когда воздухъ чистъ, за изученіемъ астрономіи, ибо не знаю, какъ и почему на меня при видѣ множества сверкающихъ звѣздъ чувство безопасности и безконечнаго мира нисходитъ въ мою душу. Тамъ, я вѣрю этому, въ вѣчныхъ и безконечныхъ законахъ веществъ, а не въ заботахъ, преступленіяхъ и ежедневныхъ людскихъ мученіяхъ, все наиболѣе звѣрское въ насъ должно находить утѣшеніе и надежду. Я надѣюсь на это, въ противномъ случаѣ мнѣ не для чего жить.

Итакъ моя исторія кончается надеждою и одиночествомъ.

1896