Юрий Шубин - На Очень Секретных Основаниях - 2 (СИ) Страница 39

— Определенности еще не было, но я ощущал, что нахожусь на верном пути. Еле осмеливаясь представить всю сложность дальнейшего перевода, — но тут профессор собрался и перешел сразу к концу. — До сих пор с трепетом вспоминаю плод сомнений и поисков — первую бурную радость скромных находок. Подтверждением моей правоты, результатом проб и ошибок, стали подробнейшие технические описания и чертежи, которые я выудил из марсианских таблиц. С соблюдением многих тонкостей и заданных параметров, нам удалось собрать промышленную установку. И первые работающие наручные машины времени коварно окрылили меня своей сложностью. Отметая доводы разума, — голова и плечи Джованни Скиапарелли опустились. Он весь как-то поник. И ему пришлось опереться на крышку стола. Теперь это был другой человек. Почти старик. Джульетта едва не вскочила и не побежала к отцу на помощь. Голос профессора ее остановил:

— Но все это уже не имеет никакого значения. Даже если делаешь все правильно и копаешь — глубже некуда, несправедливость все равно случается.

Тайная служба агентов времени начала перешептываться. Позволив себе беглые замечания. На их лицах медленно проявлялось осознание того, что происходит. И это не добавляло спокойствия. Чересчур уж странно пояснял профессор. Отравляя их положение новой неопределенностью. Они чего-то не понимали, но не сомневались, что поймут.

— Техническое описание устройства машины времени было сформулировано так, что не поспоришь, — высказался человек, донельзя похожий на Анания Ширакаци, армянского ученого раннего средневековья. Отца точных наук.

— Вы же эксперт в этих делах. И не подвержены пустым фантазиям. До вас надписи выбитые на плитах, считались белибердой, неподвластной расшифровке. Никто из присутствующих не забыл, насколько вы в этом хороши! — льстиво воскликнул «Декабрист», обращаясь к Скиапарелли и настаивая со всей очевидностью: — Ведь ваши переводы марсианских таблиц были введены в научный оборот в качестве эталона.

Скиапарелли кивнул, без тени самодовольства, и продолжил, словно на меньшее и не рассчитывал:

— Долгое время приходилось с горечью сознавать, что многое в марсианских таблицах ставит меня в тупик и остается неясным. Я постоянно держал сей факт в уме. И с болезненной щепетильностью возвращался к его анализу. Перепроверяя собственный перевод, выверяя его, я всегда сознавал, что в философско-этической части текста было что-то еще. Это все время давило на меня. Почувствовав нечто недостаточно определенное, чтобы сразу разобраться в его сути, я возвращался к этому разделу. Прямо голову себе сломал! — и профессор по-итальянски страстно вскинул руки, — Пытаясь свежим взглядом вникнуть в каждый изгиб. Меня точил этот червячок, — в его голосе были одни сомнения. — И вот как раз накануне последних событий, вашего покорного слугу настигло озарение и я разорвал путы собственного невежества!

У профессора пересохло в горле. Он достал из холодильника под мини баром бутылку минеральной воды «Сан-Пеллегрино». Потянулся за упаковкой одноразовых стаканчиков. Смочив горло, Джованни Скиапарелли продолжил говорить. И это все больше напоминало лекционный курс: — Идем дальше. Каждый язык в переводе теряет. Но то, что любишь — нельзя делать спустя рукава. Дотошный криптограф обязан лишать иероглиф обобщающих смыслов. Возвращая ему исключительное содержание первопричины его возникновения и подлинную оригинальность. Когда только это слово определяет смысл, минуя все другое. Не совпав, а назвав собой понятное только через него. И становится на свое место, объединяясь перекрестными ссылками в безупречную целостность образа, — произнесено это было твердо и безапелляционно. — Переводчик должен так постараться, чтобы неразличимые нюансы обрели резонную значимость и завершенность. А переводимый текст стал настолько хорош и самодостаточен, что зазвучал внутренним монологом, — и профессор вновь потряс пальцами возле уха. — У путешественников во времени очень много вынужденного. Это одинаково плохо для всех нас. Но мне уже известно то, что я упустил, — профессор выпрямился, возвращая себе свои годы. Его движения вновь стали энергичны и деловиты. Скиапарелли повернулся к консоли оборудования, расположенной на приставной к письменному столу тумбе. Освещение потускнело, а на окнах автоматически опустились шторы. Он что-то нажал еще, и на проекционном экране возник иероглиф.

Если не брать во внимание мелкие узоры в прожилках линий, утопающие в деталях многослойного рисунка, иероглиф напоминал вершину горы или купол, края которого подгибались. От чего символ приобретал сходство с летающей тарелкой. Левый изгиб переходил в копье или стрелу, указывающую на шарообразный предмет посередине, разрезанный надвое по горизонтали. Линия прохода вела сквозь располовиненный шар. И превращалась в пунктир, соединяющийся с изгибом иероглифа, уже с правой стороны.

Все внимание теперь было приковано к изображению.

В бледном свете проекционного луча, лица казались Джульетте серыми, застывшими, словно все впали в оцепенение.

Профессор бросил на экран грустный, оценивающий взгляд. И четко произнося каждое слово, сказал:

— Великое с хорошим сочетается редко. Иероглиф дремал в тихом забвении, под плитами своего саркофага. Собирая пыль тысячелетий, — лицо профессора на пару секунд сделалось мягким и мечтательным. — Пока важнейшая его неразгаданность буквально меня не оглушила. Словно долго блуждая в долине теней, я вдруг вышел на яркий, солнечный свет. Ведь истина всегда проявляет себя. Изначальный смысл этого марсианского иероглифа переводится как: «порочная система», — он выдержал небольшую паузу. — Который я ошибочно переводил прежде, как: «тревожный побочный эффект». В контексте общего смысла, исправленная суть иероглифа такова, что безопасный путь в изменении ВРЕМЕНИ невозможен.

Присутствующие загалдели, тревожно переглядываясь. Длинный, крупный нос, красивые миндалевидные глаза, редеющие светлые волосы, чувственные, аккуратные губы, округлое, сытое лицо с выдающейся ямочкой на подбородке, заставили бы всякого любителя словесности безошибочно признать в нем Джонатана Свифта. Который дергал соседа, Анания Шикараци, за рукав, а свободной рукой нервно забарабанил пальцами по столу.

Гнетущая обеспокоенность нарастала. Вразнобой заговорили многие.

Скиапарелли резко возвысил голос:

— Как выяснилось, я упустил основополагающую идею, — широким жестом профессор указал на проекционный экран, не замечая поднявшегося шума. — Теперь мы имеем ответ на основной вопрос: почему жрецы Марса так тщательно прятали таблицы. Только теперь я смог окончательно разобраться и понять, что иероглифы красной планеты были написаны кровью марсианской цивилизации.