[ сборник ] - Этот добрый жестокий мир Страница 4

— Мам…

— Включи новости. Ты же знаешь, что должен смотреть новости, а не эту белиберду.

— Ну, маам… ну можно я…

— Новости, Егор. Или выключай телевизор.

Егор взял пульт и переключил на новостной канал. Диктор говорил про какую-то очередную страну, в которой кто-то в очередной раз в кого-то стрелял.

— Когда я вырасту, — сказал Егор негромко, — я сожгу весь этот мир.

Мама улыбнулась и поцеловала его в лоб.

— Вот и умница. А пока кушай блинчики.

— Их крики, — сказал Егор, выдавливая из пакета сгущенку, — будут слышны даже на небесах.

— Это прекрасно, милый! Кушай.

— И Господь, услышав эти крики, заплачет.

Блинчики были замечательными. Солнце поднималось все выше, через открытую дверь с натянутой на ней москитной сеткой просачивался слабый ветерок. На ступеньки рядом с дверью опустилась какая-то птичка, поводила головой — и снова взлетела в небо. Егор проводил ее взглядом.

— А еще, — сказал Егор, — я убью всех тварей земных.

— Не говори с набитым ртом, — сказала мама. — Вначале прожуй.

Егор прожевал.

— Я убью всех тварей земных, — повторил он. — Кроме собак.

Мама посмотрела на него.

— Милый, ты же знаешь — собак ты тоже сожжешь в пламени своей ненависти.

— Не хочу жечь собак, — пробурчал Егор. — В фильме у мальчика ротвейлеры были. Почему мне нельзя ротвейлера?

— Потому что у твоей сестры аллергия, — мама положила чашку в раковину и включила воду. — Ни кошек, ни собак — ничего, что бегает по дому и шерсть везде разбрасывает.

— Тогда и папа пусть не приходит, — вырвалось у Егора.

Мама обернулась к нему. На сковороде шипели блинчики.

— Такие шутки в этом доме неуместны, юноша. Твой отец столько тебе дал — и хоть бы капля благодарности в ответ.

По крыше мягко застучали мертвые птицы. Егор возил куском блинчика по сгущенке.

— Прекрати это, — сказала мама. — Игорь и так все утро их убирал.

— Я хочу собаку. Как Хатико.

— Я же сказала — нет. Твоя сестра…

Егор отодвинул от себя тарелку.

— Я и ее сожгу в пламени моей ненависти. И мне за это ничего не будет.

— Твоя сестра, юноша, сейчас изучает йогу, чтобы быть тебе хорошей женой, а ты только о себе и можешь думать.

— Не хочу я на ней жениться. У нас в классе никто на сестрах не женится.

— И сжигать мир тоже из них никто не собирается. Хочешь быть как все в твоем классе? Тогда мне нужно было пить во время беременности.

Егор молчал. В москитную сетку врезался воробей и упал вниз окровавленным комочком перьев.

— С сегодняшнего дня, — сказала мама, — вы с сестрой опять будете спать в одной постели.

— Тебе надо, ты и спи! — Егор схватил тарелку и бросил ее в телевизор. Сгущенка забрызгала лицо диктора, который не обратил на это никакого внимания и продолжал говорить про какой-то бессмысленный съезд в Германии. — Я лучше с собакой в одной постели спать буду!

— Егор! — разозлилась мама.

— Я и тебя сожгу в огне своей ненависти! И сестру, и… и даже папу! Я и его не боюсь ни капли!

— Ты для этого слишком слаб. — Мама подняла тарелку и поставила ее на стол. — Для того, чтобы все это сделать…

— Я не буду спать с сестрой! — Егор поднялся и пошел к двери. — У нее ноги всегда ледяные, и она не моргает вообще! А еще, когда я сплю, она на меня пялится!

— Егор, сядь на место! Я для кого блинчики делала?

— Я сожгу блинчики в огне моей ненависти! Я сожгу блинчики, евреев, жуков, атомные бомбы, Токио, бобовые, продавцов-консультантов, тушканчиков, ДНК, залежи плутония, свалки, сгущенку и вообще все, что захочу!

Егор выбежал на улицу, пнул ногой дохлую птицу и, засунув руки в карманы, зашагал к воротам. Старик прочесывал граблями газон. Когда Егор проходил мимо него, он почтительно склонился. Егор не обратил на это внимания и, открыв дверь, вышел на улицу.

Было жарко. Из-за соседских ворот долетал запах костра. Под ногами приятно хрустел гравий, хоть мама и говорила, что давно нужно положить в поселке асфальт, Егор был с ней не согласен. Гравий был прикольнее. И им можно было кидаться.

На дорогу выехал черный внедорожник и стал не спеша двигаться в его сторону. Рядом с мальчиком он затормозил, окно со стороны водителя опустилось.

— Здравствуйте, дядя Виталик! — поздоровался Егор.

— Привет! Мама дома? — спросил дядя Виталик. Справа от него, протянув руки к кондиционеру, сидела Лерка.

— Ага.

— А строители приезжали уже?

— Какие строители?

— Ну, на дорогу… не знаешь? Дорогу ремонтировать, где тракторы разбили.

— Не, не знаю.

— А, ну ладно тогда. — Дядя Виталик стал было закрывать окно, но Лерка вдруг открыла дверь, отстегнула ремень и спрыгнула на землю.

— Я на колонку, — сказала она. — Туда и обратно.

— А, ну ладно… — Дядя Виталик посмотрел на дочь, затем — на Егора. — Только волосы не мочите, иначе заболеете еще.

— А с чего вы взяли, что я на колонку пойду? Я, может, и не пойду на колонку. — Егор посмотрел на небо, нашел взглядом летящую птицу. — Мне, может, и не жарко. — Птица вдруг стала беспорядочно бить крыльями и терять высоту. — Я, может…

Лерка ударила его кулаком в плечо.

— А ну прекрати! — зашипела она.

Егор хмыкнул, развернулся и направился туда, куда шел. Сзади загудел стеклоподъемник, и вновь зашелестел под колесами гравий. Лерка догнала Егора и пристроилась рядом.

— Опять ты ночью птичий геноцид устраивал?

— А тебе-то что? — Егор принципиально на нее не смотрел. — Ты же птиц не любишь.

— Мертвых птиц я еще больше не люблю. Прекращай.

Некоторое время они шли молча.

— У меня послезавтра день рождения, — сказал Егор как бы между прочим.

— И что?

— Да ничего. Мне няня, знаешь, чего вчера сказала? Сказала, что ради моего двенадцатилетия она повесится у нас в сарае.

— Да ну? А ты чего?

— Чего… рассказал маме, и она ее уволила. Сказала: «Ишь, чего выдумала». Мы — интеллигентная семья. Нам слухи не нужны.

— Ясно, — сказала Лерка. — А я вчера ноготь на пальце сбила.

— Правда?

— Ага.

— Покажи!

Они остановились на дороге, и Лерка, вытащив левую ногу из шлепка, показала ему свой посиневший мизинец. Потом засунула ногу обратно в шлепок. Синий мизинец все еще было видно.

— Круто, — похвалил Егор. — Это ты обо что?

— Об ступеньку. Кровь даже была.

— Круто.

Они дошли до колонки, пару минут подождали, пока не уйдут какие-то взрослые парни с мокрыми волосами и обгоревшими спинами, и затем, тихонько ступая и оглядываясь, приблизились к железному рычагу.

— Никого? — шепотом спросила Лерка.

— Никого, — подтвердил Егор.

Он обхватил вспотевшими ладонями ручку и опустил ее вниз. В глубине что-то забулькало. По спине Егора побежал холодок — он каждый раз не был уверен, что все сработает так, как надо.

Колонка захрипела, закашлялась, и на землю толстой струей полилась густая красная жидкость.

— Кру-уто! — Лерка, замерев, смотрела на это чудо. — Так она человечья или нет?

— Не знаю… откуда мне знать? Может, это тварей земных…

Лерка протянула руку и сунула палец под струю, но сразу же отдернулась и скривилась.

— Те-еплая! — сказала она. — Фу, какая гадость!

— Ага! — гордо подтвердил Егор. — Мерзость, правда?

Они еще некоторое время наблюдали за текущей из колонки кровью, но вскоре вокруг ощутимо завоняло, и Егору пришлось уступить место у колонки Лерке, чтобы она ее «прочистила», как это у них называлось. Вначале кровь посветлела, стала светло-розовой — и продолжила светлеть до тех пор, пока из колонки вновь не пошла обычная вода. Умывшись, они двинулись обратно к домам.

— Я научился ломать позавчера, — признался вдруг Егор. — Только не говори никому, даже мама еще не знает.

— А это как? — Лерка сорвала травинку и стала ее жевать. — Я вот вчера часы разбила. Это считается?

— Не-е, не считается это. Я смотри, как умею, — Егор вытащил из кармана плеер, зажал нужную кнопку, и экран приветливо засветился.

— А теперь смотри. — Егор выпучил глаза, надул для пущего эффекта щеки — и плеер, мигнув, вырубился.

— Ого. Он теперь что, сломанный? — Лерка взяла плеер в руки и попыталась включить. Ничего не получилось. Она протянула его обратно Егору. — А не жалко? Он же дорогой.

— Не, я его потом чиню.

— Это как? — удивилась Лерка.

Егор смутился.

— Не знаю… как-то чиню… Просто меня накажут, если я вещи ломать буду… — Плеер в его руках опять загорелся, предлагая выбрать трек. — Вот! А потом — опять ломаю.

— Я думала, ты ничего хорошего делать не можешь. Ты же Антихрист.

— Не знаю… ну… это же не добро, это хитрость… чтобы никто не заметил зла, которое я делаю, правильно?