Голубая мышь - Джин Родман Вулф Страница 4

Автоматчик увидел одну из групп и, крича, побежал к ним. Те остановились. Автоматчик, по-прежнему бегом, обогнув их, преградил им путь, а затем (слишком быстро, чтобы Лонни увидел, что произошло) он упал, а люди, которых он пытался остановить, перепрыгивали через него и спотыкались о него, а один из них уносил его винтовку. Офицер с фонариком вытащил пистолет и выстрелил, выстрелы сливались, звуча почти как очередь из автоматического оружия.

Лонни бежал, урезонивая себя на бегу, что бежать опасно, что лейтенант с фонариком выстрелит ему в спину. Но теперь было слишком поздно; танковый парк остался где-то позади, а земля у него под ногами была уже не просто грязью, а кошмарным пейзажем рвов и ям, из которых торчали деревянные брусья и стальные столбы.

Что-то резко и настойчиво потянуло его за изорванную рубашку. Он остановился, обернулся. Вокруг никого не было.

Что-то очень быстрое пронеслось мимо головы. Тупо, неловко, он опустился. Сперва на четвереньки, затем улёгшись ничком, вспоминая при этом о пикнике, который запомнился тем, как он лежал животом на молодой траве. Эта штука, пуля, издавала невоспроизводимый голосом шум, совсем не похожий на Voisriit’овский BANG, он напоминал скорее звук кнута, треснувшего совсем рядом с ухом. Он думал об этом, лёжа в жидкой грязи, и понял, что на самом деле этот короткий звук был многочасовой увертюрой, спрессованной в тысячную долю секунды; что именно процесс сжатия вызвал этот странный шорох. Шорох говорил о Смерти, и он знал, что услышал эти слова и что он, кого прежде пугала одна лишь мысль о боли — потому что он не знал Смерти, — понял. Шорох заговорил, и произнёс слово никогда. Никогда больше, всё. Никогда больше, даже роскошь того, чтобы бояться. Никогда. Ничего.

Он увидел тело, своё собственное лежащее тело, раздувшееся и смердящее; и многие другие…

Его живот замёрз. Он вспомнил, как в университете слышал об одном студенте, который покончил с собой, проглотив сухой лёд, и подумал, что именно так это, должно быть, ощущалось; но нет, ещё это вызовет вздутие, а его он не чувствовал. Что-то с плюхнулось в двух метрах впереди, взметнув фонтан грязи. Во рту стоял вкус меди.

Невдалеке от него, справа, разверзался ров (как он теперь осознал, траншея); увязая, он направился туда и скатился вниз.

Теперь он мог встать, хоть и пригнувшись. Его ладони коснулись стены́ траншеи, ощупав промокшую насквозь рогожу пучащихся мешков с песком. Что, если стрелявший в него (он не был уверен, инсургент это или марксмен) закинет гранату? Он знал, что не увидит этого в темноте. Ступив вперёд, он опустил ногу на человеческую ладонь. Она отдёрнулась, и кто-то застонал; движение и звук, казалось, точно такие же (это впечатление тут же исчезло), будто он наступил на кролика или крысу. Присев на корточки, он услышал бульканье простреленной груди, когда человек попытался вдохнуть. Его пальцы попытались нащупать рану, но вместо этого наткнулись на толстые ремни какого-то снаряжения.

— Здесь, — прошептал раненый. — Здесь.

— Сейчас, — успокоил его Лонни. — Давай я сниму это с тебя. — Затем, главным образом потому, что разговор, как оказалось, каким-то образом умерял страх, добавил: — Что это вообще такое?

— Ог… огне… — Шёпот.

— Не важно. — Ремни удерживала центральная пряжка. Расстегнув её, он смог сдвинуть их с груди человека. Найдя рану, Лонни достал из аптечки самоклеющуюся повязку и расправил её. Бульканье прекратилось, и он услышал, как раненый глубоко, прерывисто задышал. — Я доставлю тебя в медпункт, если смогу, — заверил Лонни.

Раненый слабым голосом спросил:

— Ты не из наших ребят?

— Думаю, нет. ООН. — Он поднял его, затем снова присел, когда над головой просвистела стая флешетт.

— Ты же знаешь, что вы попали, — заявил мужчина.

— Что? — Его разум заполнили флешетты, стальные стре́лки, похожие на дротики, которыми в здешних барах играли в дартс.

— Вы попали. Ещё несколько тысяч наших на подходе, да и мои ребята почти уделали вас без посторонней помощи совсем недавно. У ваших слишком многие не будут драться.

Лонни откликнулся:

— Соотношение с обеих сторон примерно одинаковое: просто мы своих знаем, вот и всё.

Отвечал он лишь в полмысли, остальное же было сосредоточено на новом звуке, звуке с той стороны, откуда прилетели флешетты. Шаркание и дыхание, звяканье сотен пряжек и пуговиц по цевьям и прикладам из стекловолокна, хриплые голоса затворов автоматических винтовок, когда нервные люди на ощупь проверяли, а затем перепроверяли зарядку. Хлюпанье тысяч ботинок по грязи.

— Думаешь, это возможно? Сказать, что у одного парня это есть, а у другого — нет? — Раненый, казалось, испытывал искреннее любопытство, однако в его голосе была слышна толика насмешки.

— Ну, человека обследуют и руководствуются статистической вероятностью. Проверка очень тщательная.

— Тебя тоже проверяли?

Лонни кивнул, но думал он не об обследовании, не о приклеенных к коже холодных датчиках на длинных проводах. Он проговорил:

— Я волновался о своих мышах. Всё время, пока отвечал на вопросы, смотрел на голографические проекции и на всё остальное, где-то в глубине подсознания я задавался вопросом: знаешь, будет ли моя мать о них заботиться, пока меня нет.

— Мыши? — спросил раненый, а затем: — Эй, что это ты делаешь?

— Необычные мыши, с маленькими розетками на шкурке, и вальсирующие мыши. Я разводил их. — Он уложил раненого и пробежал пальцами по механизму его огнемёта. — Только что про них вспомнил, а я месяцами о них не думал. Теперь же подумываю, может, снова заняться ими, если вернусь. Знаешь, медицина далеко продвинулась благодаря изучению генетики мышей. — Огнемёт казался простым: два клапана были уже открыты, трубки вели к похожему на пистолет соплу бензонасоса.

— Грязная, надо полагать, работёнка, убирать за ними.

— Если не чистить их клетки, они умрут, — отозвался Лонни. Приставив огнемёт к сочащейся водой стене траншеи, он, пятясь, подошёл к нему, продел руки в лямки и затянул на плечах ремни.

Клинок ножа раненого был чернёным, однако наточенное лезвие блеснуло в слабом свете, и Лонни вскинул руку в самое время, чтобы отразить удар, и вырвать нож из слабых пальцев.

— Проделаешь подобное ещё раз, — тихо пригрозил он, — и я оторву ту заплатку, которую прилепил тебе на грудь.

Затем он встал, его глаза чуть выше верхнего края траншеи, не обращая на раненого внимания. Долго