Большая глубина - Кларк Артур Чарльз Страница 4

– Мне никто ничего не рассказывает, вот и привык сам дознаваться.

Я-то родился на другом конце земного шара, в Ирландии, но меня послали работать в Тихоокеанский филиал отдела. Так я попал в Австралию и теперь уже считаю ее как бы своей второй родиной. Правда, на берегу почти не бываю. Такая работа, восемьдесят процентов времени – в море. Сами понимаете, не всякому понравится этакая жизнь.

– Меня это вполне устроит, – сказал Франклин, однако не стал объяснять почему.

Из этого типа надо каждое слово клещами вытягивать! А ему с ним работать, и не одну неделю… За что такая кара? Все же Дон мужественно продолжал наступать:

– Шеф сказал, что у вас хорошая научная и инженерная подготовка.

Значит, вы в общем знакомы с тем, что у нас проходят на первом курсе. А про организацию нашей отрасли вам толковали?

– Меня напичкали под гипнозом кучей фактов и цифр. Могу прочесть вам двухчасовую лекцию о Морском управлении – история, структура, очередные задачи всего управления, и Отдела китов в частности. Но пока что все это для меня пустые слова.

Так, лед тронулся. Оказывается, парень все-таки умеет говорить, Глядишь, еще кружка-другая, и он совсем человеком станет.

– С этой гипнопедией всегда так, – подтвердил Дон. – Накачают в тебя сведений дальше некуда, а что из этого останется в памяти? Я уж не говорю о физических навыках или о том, как действовать в аварийных случаях. Тут никакой гипноз не спасет. Только в деле можно научиться чему-то по-настоящему.

В этом месте Дона отвлек скользнувший по стеклу стройный силуэт.

Франклин проследил его взгляд и чуть улыбнулся. Дон тотчас уловил этот первый намек на какую-то непринужденность, и у него появилась надежда на более короткие отношения с порученным ему сфинксом.

Влажным от пива указательным пальцем он принялся чертить на пластиковой крышке стола.

– Глядите, – пояснял он. – Вот это архипелаг Каприкорн – четыреста миль к северу от Брисбена и сорок миль от материка. Здесь находится наш главный учебный центр, который готовит людей для мелководных операций.

Отсюда начинается южное заграждение, оно идет на восток до Новой Каледонии и Фиджи. Когда киты с антарктических пастбищ направляются на север, в тропики, чтобы там произвести на свет свое потомство, они могут пройти только через ворота, которые мы оставляем. Мы считаем самыми важными воротами вот эти, у побережья Квинсленда, как раз тут южный проход в Большом Барьерном рифе. Между рифом и материком почти до самого экватора тянется как бы пролив шириной около пятидесяти миль. Когда киты войдут сюда, ими уже легко управлять. А направить их в пролив тоже не трудно. Большинство из них привыкло ходить этим путем задолго до того, как мы вмешались в их жизнь, а остальных мы приучили, и теперь, даже если выключить заграждение, вряд ли от этого изменится их миграция.

– Это заграждение, – перебил его Франклин, – оно что – чисто электрическое?

– Что вы! Электрическое поле только для рыб годится. Для млекопитающих, вроде китов, оно слабовато. Наше заграждение почти сплошь ультразвуковое, на глубине полумили тянется цепочка акустических генераторов, и получается как бы звуковой занавес. А на ворота подаются специальные команды. Мы можем направить стадо в любую сторону, куда нам надо, достаточно проиграть сигнал бедствия, который издает кит. Но это крайние меры, к ним мы прибегаем редко, киты уже приучены.

– Понимаю, – сказал Франклин. – Я даже где-то читал или слышал, что заграждения нужны не столько для китов, сколько для других животных, чтобы не пускать их.

– Это верно отчасти, но и китами надо управлять – скажем, когда их загоняют для подсчета или для боя. Правда, мы еще не довели заграждение до полного совершенства. Есть слабые точки на стыках акустических полей, и время от времени приходится выключать секции, пропускать мигрирующую рыбу. Глядишь, и прорвется крупная акула или косатки проскочат. И натворят бед. Косатки хуже всего, они нападают на китов на пастбищах в Антарктике, из-за них мы до десяти процентов стада теряем. Все ждут не дождутся, когда истребят косаток, вот только не могут придумать дешевого способа. Нельзя же патрулировать подводными лодками всю область пакового льда. А жаль – особенно когда увидишь кита, с которым расправилась косатка.

Берли говорил так горячо – Франклин даже удивился. Считается, что китопасы (ласковое название, придуманное народом, которому непременно подавай героев) не склонны ни размышлять, ни чувствовать. И хотя Франклин отлично понимал, что грубоватые и немногословные парни, шествующие по страницам повестей из жизни подводников, очень далеки от действительности, трудно было отрешиться от утвердившегося штампа.

Конечно, Дона Берли молчуном не назовешь, но в остальном он как будто соответствует этому штампу.

Как он поладит со своим наставником, спрашивал себя Франклин, да и вообще со своей новой работой? Пока что она его не увлекла. А что будет потом – время покажет. Судя по всему, эта область богата интересными, даже захватывающими задачами и возможностями. Хоть бы увлечься, найти себе применение! За последний год – тяжелый, долгий год – он многого лишился, потерял вкус к жизни, к работе.

И не верится, чтобы к нему когда-нибудь вернулось воодушевление, продвинувшее его так далеко по пути, который теперь заказан ему навсегда. А Дон все рассказывал, говоря легко и живо, как человек, знающий и любящий свое дело. Франклина вдруг укололо чувство вины. Разве это честно – отрывать Берли от работы и превращать его не то в няньку, не то в воспитательницу детского сада?.. Впрочем, если бы Франклин знал, что Берли сам уже задавал себе этот вопрос, его сочувствие живо прошло бы.

– А теперь пойдем, не то пропустим автобус в аэропорт, – сказал Дон, взглянув на часы и осушив свою кружку. – Самолет вылетает через тридцать минут. Ваши вещи отправлены?

– В гостинице обещали все сделать.

– Ладно, в аэропорту проверим. Поехали.

Прошло полчаса, прежде чем Франклин смог опять вздохнуть полной грудью. Он уже понял, что это свойственно Берли: до последней секунды он не спешил, потом вдруг словно взрывался. Последняя вспышка энергии перенесла их из тихого бара в еще более тихую кабину самолета. Они отыскали свои места, и тут случилось маленькое происшествие, которое надолго озадачило Дона.

– Садитесь у окна, – сказал он. – Я сто раз летал по этому маршруту.

Отказ Франклина он принял за обычную учтивость и повторил свое предложение. И только после третьего или четвертого «нет», произносимого все более решительно, даже раздраженно, он смекнул, что вежливость тут ни при чем. Это казалось невероятным, но Дон мог бы поклясться, что его спутник отчаянно трусил. Он впервые видел человека, который боялся бы сидеть у окошка в самолете. И мрачные предчувствия, отчасти развеянные разговором в баре, с новой силой овладели им.

Город и знойное побережье ушли вниз; реактивные двигатели легко подняли машину в небо. Франклин штудировал газету с усердием, которое ни на секунду не обмануло Берли. «Ничего, повременю пока, – решил он, – а потом еще раз проверю его».

Над изрезанной оврагами равниной торчали причудливые клыки – Гласхауз-Маунтинз. Но и они остались позади, и замелькали порты, через которые когда-то, еще до того, как сельское хозяйство перекочевало в моря, вывозили плоды Земли. Казалось, не прошло и мига, а в голубой мгле на горизонте уж вырисовались темными пятнами островки Большого Барьерного рифа.

Солнце светило почти прямо в глаза, но память Дона хранила подробности, которые сейчас терялись в слепящем блеске моря, и он видел плоские зеленые острова, опоясанные лентой песчаного пляжа и широкой каймой кораллов, чуть-чуть прикрытых водой. Остров за островом, риф за рифом, о которые вечно дробятся тихоокеанские валы… И на тысячи миль к северу поверхность моря исчертили белоснежные барашки.

Сто лет назад – даже пятьдесят – среди множества островов Большого рифа лишь десять – пятнадцать были обитаемы. Но вездесущий авиатранспорт в сочетании с дешевой энергией и установками для очистки воды позволил не только государству, но и частным лицам нарушить древний покой рифа.