Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет Страница 4

– Но ведь к тебе не подступиться, – продолжает Лина. – Сегодня впервые вижу тебя одного. Если, конечно, не говорить о магазинах...

– Теперь всегда буду один!

Даже не знаю, как это вырвалось. И вроде горько вырвалось.

Она молчит. Видно, думает – всерьез я или нет. Потом ее пальцы ловят в воде мою руку и сжимают. И только после этого Лина произносит:

– Ты не будешь один. Если, конечно, сам не захочешь...

“Вот это да! – думаю я. – Как все, оказывается, просто! Неужели они все такие?”

Невольно вспоминаются слова из сегодняшнего Таниного письма: “Ты пройдешь через это и еще будешь счастлив”.

А вот с такой буду счастлив?

Мы еще долго плаваем рядом, но о главном больше не говорим. Ни слова. А когда выбираемся из воды, невольно держимся так, словно что-то уже решено. Держимся вместе. И, кажется, все замечают это и, удивившись, перестают замечать. Будто так и было всегда. Будто так и надо.

Когда мы уезжаем с озера, Лина все ждет, пока остальные рассядутся по биолетам.

– Уедем последними! – шепчет она. – Ладно?

Я вначале машинально киваю, и только потом доходит до меня, что она просто хочет остаться в машине со мной вдвоем.

Она все рассчитала правильно – мы едем вдвоем. И, когда выбираемся на шоссе и передние биолеты с ребятами, разогнавшись, уносятся по воздуху вперед, Лина трется круглой мягкой щекой о мое плечо и закидывает голову, подставляя свой полуоткрытый, невероятно красивый рот.

Я делаю вид, что не замечаю этого. Гляжу вперед, на дорогу, сквозь смотровое стекло, как будто от моей внимательности что-нибудь зависит. Гляжу вперед и думаю о Тане – где она сейчас, что делает, с кем она?

Лина отодвигается от меня и долго, обиженно молчит.

Мне жалко ее. Мне самому становится больно оттого, что я причинил ей боль.

– Куда ты собираешься после школы? – спрашиваю я.

– В училище промышленной эстетики. – Она отвечает спокойно, ровно, даже холодно. Потом, как бы что-то решив, улыбается и спрашивает: – А ты, конечно, записался на Риту?

– Конечно. А ты разве нет?

– Это не для меня. – Она вздыхает. – Там нужны спортивные девчонки. А с моей-то комплекцией...

– Неужели это важно?

– А ты думал!.. Туда девчонок, как на конкурс красоты, отбирают.

– Вот уж глупо!

– Мало ли глупостей делается на нашей старенькой Земле? Земля без глупостей – это вроде бы даже и не Земля. Но тебе, Сандро, эти “малахитские” красавицы не достанутся! Надеюсь, тебя не возьмут.

– Почему надеешься?

– Не хочу, чтобы тебя взяли! – Она глядит в мои глаза так откровенно, как еще никто и никогда не глядел на меня. – Ты очень давно нужен мне, Сандро! Еще с тех пор, когда ты всюду ходил один. Без... своей Тани...

– Почему же ты тогда молчала?

– Тогда я считала, что девушка не должна... первая... Все мы в детстве так считаем.

– А теперь?

– Теперь мне все равно! Теперь важно, что ты – рядом. Я так долго ждала! Я уже почти смирилась с мыслью, что этого никогда не будет...

“Черт знает что! – думаю я. – И вовсе тут не так все просто. И вовсе она не такая... Что же у нас будет? Может, лучше бы нам и не встречаться? По крайней мере, для нее лучше...”

– Я позвоню тебе вечером, – говорит Лина, когда биолет останавливается возле ее школы. – Нам есть о чем поговорить, Сандро.

– А ты знаешь мой номер?

– Конечно! Давно! – Она заливисто, звонко хохочет. – А мой – вот! – И вынимает из кармана узенькую, как мизинец, карточку с личным номером. – Когда кончишь свой “поминальник” для радиофонов – запишешь мой номер первым. Могу я просить о такой малости?

– Откуда ты знаешь о “поминальнике”, Лина?

– Я много чего о тебе знаю! Не думай, что все это так... легко....

“Ну разве можно обижать ее? – спрашиваю я себя, глядя из биолета, как Лина бежит к подъезду школы, будто катится. – Если она даже о “поминальнике” знает...”

Это наш рыжий Юлий Кубов, руководитель киберлаборатории, окрестил “поминальником” устройство для радиофонов, которое я начал собирать еще в седьмом классе, потом забросил из-за коробочек эмоциональной памяти и вот продолжаю собирать нынче.

Очень уж длинные номера сейчас у личных радиофонов! Их трудно запомнить, трудно набрать. Нажимаешь, нажимаешь кнопки с цифрами... Обязательно где-нибудь собьешься. А пользуешься чаще всего пятью номерами. Ну, десятью! Так нельзя ли, чтоб их запомнил сам аппарат? Нажал нужную кнопку – а он уже передает готовый номер... Отпала в нем нужда – стер этот номер из памяти аппарата и записал другой...

Собственно, такие запоминающие устройства были придуманы страшно давно – в конце двадцатого века. Но оказались громоздкими и остались только при телефонах. В радиофоны не попали. И у меня первое устройство получилось громоздким – больше самого радиофона. И, значит, было бессмысленно – кто же станет таскать с собой две коробки вместо одной?

Потом я собрал еще восемь таких “поминальников”. И каждый последующий был меньше предыдущего. Последний был уже с четверть футляра радиофона. Но и это было много, потому что никто не станет увеличивать футляр. Все и так ворчат, что радиофон велик, тяжел, оттягивает карманы...

– А если уменьшить батарейки? – подкинул мне однажды идею Юлий Кубов. – Неужели тут предел?

Я занялся было батарейками радиофонов, стал искать что-то другое, полегче, поменьше, поновее, но потом увлекся коробочками эмоциональной памяти, или коэмами, как стали называть их после Женькиного “изобретения”, – и забросил все остальное.

А теперь, кажется, я нашел путь к тому, чтобы уменьшить батарейку. Намного. И собрал еще один “поминальник” на десять номеров – совсем уже крохотный. Пригодилась долгая возня с коэмами. Полтора года я отдал им. И они многому научили меня. Ведь там все миниатюрное. Почти микроскопическое. Может, и удастся теперь загнать этот “поминальник” в стандартный радиофон? Казалось бы, и немного уже работы – чуть-чуть. Но последнее “чуть-чуть” почему-то всегда самое долгое и трудное.

...За Линой захлопывается школьная дверь. Я подключаю клеммы к вискам, и биолет, медленно выбравшись из границ квартала, поворачивает к моей школе.

3. Мы – счастливчики

...На вечернее наше собрание Таня приходит спокойная, медлительная и, как ни в чем не бывало, по-прежнему садится рядом со мной, тихо говорит:

– Ты уж потерпи сегодня, Шур? Не стоит показывать всем, что у нас случилось. Начнут спрашивать, мирить... Зачем?

Я молчу. Тяжело сейчас сидеть рядом с ней. Но уйти не могу. Понимаю, что она права.

И потом этот ее взгляд!.. Она так нежно поглядела! Мне даже показалось, что в ее глазах блеснули слезы.

Может, это жалость? Сильная жалость? Все-таки я не чужой ей.