Дин Кунц - Руки Олли Страница 4

Олли отвернулся от нее, уставился на несколько тарелок, которые еще не успел вытереть.

 — В чем дело? — спросила она.

Он не ответил.

 — Ты меня не хочешь?

Он покачал головой: нет.

Энни шумно втянула в себя воздух.

Что-то тяжелое ударило в бедро, вызвав резкую боль. Повернувшись, Олли увидел, что девушка держит в руке тяжелую стеклянную пепельницу. Ощерив зубы, она шипела на него, как разъяренная кошка, колотила по плечам пепельницей, кулачком, пинала, визжала. Наконец, пепельница выскользнула из рук, обессиленная, Энни привалилась к его груди и заплакала.

Олли обнял ее, чтобы успокоить, но ей хватило сил, чтобы яростно отбросить его руку. Она повернулась, попыталась дойти до кровати, споткнулась, упала и лишилась чувств.

Он поднял ее и положил на кровать. Укрыл, сел на стул, дожидаясь, когда она придет в себя.

Полчаса спустя, открыв глаза, Энни дрожала всем телом, комната плыла перед глазами. Он ее успокоил, откинул волосы с лица, вытер слезы, сделал холодный компресс

 — Почему ты не хочешь меня? Я тебе не нравлюсь? Но я не могу по-другому расплатиться с тобой. Кроме своего тела, мне дать нечего.

Он прикоснулся к ней, обнял ее. Мимикой и жестами постарался убедить, что дать она может гораздо больше. Уже дает, просто находясь здесь. Находясь с ним рядом.

Во второй половине дня Олли отправился по магазинам. Купил девушке пижаму, одежду для улицы, газету. Ее позабавил его пуританский выбор: пижаму он принес с длинными рукавами, с длинными штанинами. Энни надела ее, потом почитала ему газету: комиксы и жизненные истории. Почему-то она решила, что он не умеет читать, а он не стал ее разубеждать, поскольку безграмотность соответствовала создаваемому им образу: алкоголики книг не читают. И потом, ему нравилось слушать, как она читает. Очень уж сладкий у нее был голосок.

Наутро Энни надела новенькие синие джинсы и свитер, чтобы вместе с Олли пойти в продовольственный магазин на углу, хотя он и пытался ее отговорить. На кассе, когда он протянул несуществующую двадцатку и получил сдачу, Энни, вроде бы, смотрела в другую сторону.

А вот когда шли домой, спросила:

 — Как ты это делаешь?

Он изобразил недоумение. Делаю что?

 — Только не пытайся дурить Энни голову, — усмехнулась девушка. — Я чуть не вскрикнула, когда кассир схватил воздух и дал тебе сдачу.

Олли промолчал.

 — Гипноз? — не унималась Энни.

Он облегченно кивнул. Да.

 — Ты должен меня научить.

Он не ответил, но ее это не остановило.

 — Ты должен меня научить этому маленькому фокусу. Если я им овладею, мне больше не придется торговать своим телом, понимаешь? Господи, да он еще и улыбнулся, схватившись за воздух! Как? Как? Научи меня! Ты должен!

Наконец дома, более не в силах выдерживать ее напор, боясь, что ему достанет глупости рассказать про свои руки, Олли оттолкнул ее от себя. Она попятилась, уперлась ногами в край кровати, села, удивленная столь его внезапной злостью.

Больше подобных вопросов Энни не задавала. Их отношения вновь наладились, но все изменилось.

Поскольку она больше не могла просить обучить ее гипнозу, у нее появилось время для размышлений. И поздним вечером она озвучила их.

 — Последний раз я укололась шесть дней тому назад, но никакой тяги к наркотикам у меня больше нет. А ведь в последние пять пет без этой дряни я не могла прожить и нескольких часов.

Олли развел виноватыми в том руками, показывая, что и он не понимает, как такое могло случиться.

 — Ты выбросил мои игрушки?

Он кивнул.

Она помолчала.

 — Причина, по которой я больше не нуждаюсь в наркотиках… это ты, что-то, сделанное тобой? Ты меня загипнотизировал и сделал так, что я могу без них обойтись? — Кивок. — Точно так же, как ты заставил кассира увидеть двадцатку?

Олли пальцами и глазами изобразил гипнотизера на сцене, вводящего зрителей в транс.

 — Это не гипноз? — Энни пристально смотрела на него, и ее взгляд пробивал фасад, которым он давно уже отгородился от людей. — Ты экстрасенс?

«Кто это?» — жестами спросил он.

 — Ты знаешь, — покачала головой Энни. — Знаешь.

Наблюдательности, ума у нее оказалось побольше, чем он думал.

Энни вновь начала наседать на него, только трюк с несуществующей двадцаткой ее больше не интересовал.

 — Давай, рассказывай! Как давно у тебя эти способности, этот дар? Стыдиться нечего! Это же чудо. Ты должен гордиться! Весь мир у тебя в кулаке!

И пошло-поехало.

Глубокой ночью Олли так и не смог вспомнить, что именно, какие ее слова, какой аргумент заставил его расколоться — он согласился показать ей, на что способен. Он нервничал, вытирал свои волшебные руки о рубашку. Очень волновался, совсем как мальчишка, пытающийся произвести впечатление на девочку, которую впервые пригласил на свидание, но при этом боялся последствий.

Сначала Олли протянул ей несуществующую двадцатку, заставил увидеть ее, потом растворил в воздухе. Затем, театральным взмахом руки, оторвал от стола кофейную чашку, сначала пустую, потом полную, от пола — стул, от стола — лампу, от пола — кровать, сначала одну, потом с Энни на ней, наконец, себя и летал по комнате, как индийский факир. Девушка хлопала в ладоши и визжала от восторга. Убедила его устроить ей полет на швабре, пусть и в пределах комнаты. Она обнимала его, целовала, требовала новых фокусов. Он пускал воду в раковину, не поворачивая крана, разделял струю на две. Она выплескивала на него чашку воды, но вода разделялась на сотни струек, которые летели в разные стороны, не задевая его.

 — Эй! — Энни раскраснелась, ее глаза сверкали. — Теперь никто не сможет помыкать нами, никогда! Никто! — Она приподнялась на цыпочки и обняла его. Он так улыбался, что сводило челюсти. — Ты великолепен!

Олли знал, жаждал этого и одновременно страшился, что скоро они разделят постель. Скоро. И с того самого момента жизнь его изменится. Энни еще не полностью осознавала его талант, не представляла себе, какой непреодолимой стеной между ними станут его руки.

 — Я все-таки не понимаю, почему ты скрываешь свой… талант?

Стремясь, чтобы она поняла, он обратился к воспоминаниям детства, которые так долго подавлял, загоняя в глубины подсознания. Попытался сказать ей, сначала словами, которые не срывались с губ, потом жестами, почему ему приходилось скрывать свои способности.

Что-то она уловила.

 — Они обижали тебя.

Он кивнул. Да. Еще как.

Талант этот возник неожиданно, без всякого предупреждения, когда ему исполнилось двенадцать, словно вторичный половой признак в период полового созревания, поначалу заявил о себе очень скромно, потом — во весь голос. Мальчик, конечно, понимал, что такое следует скрывать от взрослых. Долгие месяцы он скрывал свои новые способности и от остальных детей, от самых близких друзей, пугаясь собственных рук, в которых, казалось, сосредоточилась новая сила. Но постепенно начал показывать друзьям, на что способен, его талант стал их общим секретом от мира взрослых. Однако вскоре дети отвергли его, сначала обходились словами, потом начали издеваться, били, пинали, вываливали в грязи, заставляли пить воду из луж, все потому, что своим талантом он отличался от остальных. Он мог бы использовать свою силу, чтобы противостоять одному, может, двоим, но не всей своре. На какое-то время он сумел скрыть свои способности, даже от себя. Но по прошествии лет понял, что не может прятать и не использовать свой талант без ущерба для здоровья и психики. Потребность использовать заложенную в нем силу была куда как сильнее потребности есть, пить, заниматься сексом, даже дышать. Отказ использовать ее равнялся отказу от жизни. Олли худел, не находил себе места, болел. И пришлось вновь использовать свою силу, но уже в тайне от кого бы то ни было. Он осознал, что жить ему суждено в одиночестве, пока эта сила будет при нем. Не по выбору — по необходимости. Талант этот не удалось бы скрыть, находясь среди людей. Он проявлялся неожиданно, удивляя окружающих. А если он выдавал себя, друзья уходили, да и последствия могли быть слишком опасные. Вот и оставалась ему лишь жизнь отшельника. И в городе он, само собой, стал нищим, одним из невидимых в каменных джунглях: никто его не замечал, никто с ним не дружил, но при этом он чувствовал себя в безопасности.