Фридьеш Каринти - Фантазии Фридьеша Каринти Страница 4

В те же годы происходит первое серьезное обращение Каринти к научной фантастике. Он пишет повесть «Легенда о тысячеликой душе», в которой рисует утопическую попытку ученого-одиночки поднять бунт против человекоубийственной бойни и, пользуясь своим изобретением «вечной души», положить конец всемирному военному психозу. При всей наивности и утопичности этой небольшой повести, навеянной антивоенными настроениями среди европейской интеллигенции, в ней нельзя не заметить благородного стремления писателя поставить на службу миру на земле только зарождавшийся в ту пору в Венгрии жанр научной фантастики, который, к сожалению, после Каринти так и не получил серьезного продолжения.

Гораздо более удачной была попытка Каринти в том же 1916 году создать повесть о фантастическом мире неорганических существ, населяющих одну из планет солнечной системы. В «Путешествии в Фа-ре-ми-до» Каринти еще на заре развития современной науки о Вселенной, задолго до полетов в космос человека и возникновения новых областей познания совершил смелую попытку заглянуть в мир иной цивилизации. Там царствовали не бездушные роботы, творения рук человеческих, а неорганические существа, достигшие высшей степени организации и рассматривавшие человека как болезнетворный организм, как временное отступление от законов развития неживой природы.

Свою фантастическую повесть Каринти написал в духе Свифта, как продолжение путешествий Гулливера. Он старался сохранить в ней не только авторский стиль и характер знаменитого героя, но и свифтовскую манеру иронического повествования. Забавная сказка постепенно представала серьезным, отнюдь не шуточным размышлением о самом главном в жизни человека — о природе его взаимоотношений с внешним миром и обществом. Каринти органично вжился в свифтовский стиль, но так же, как и «Путешествия Гулливера», его повесть несет на себе неизгладимую печать своего времени. Сохранив исходную ситуацию, Каринти как бы переносит свифтовского героя в XX век, точнее в его первые десятилетия, и заставляет его действовать и размышлять как своего современника.

Главная ценность сатирической фантазии Каринти не в отдельных исторических параллелях и ассоциациях, а в размышлениях о характере современного ему буржуазного общества в целом. В эпидемии массового уничтожения людей, которая вспыхнула в годы первой мировой войны, Каринти как бы провидел грядущие фашистские бесчинства, культ насилия и политических убийств, порожденных буржуазным строем. Каринти был потрясен антигуманизмом общества, к которому сам был привязан крепкими узами. Видя тупик, в который оно заходило, он не мог не возвысить протестующий голос.

Но было еще одно обстоятельство, заставлявшее Каринти обратиться к мысли о существовании иных цивилизаций. Наряду с развитием науки и техники он замечал, по-видимому, и другую, чисто психологическую сторону этой проблемы: противоречие между прогрессом научного мышления и обывательским сознанием. Преодолению этого противоречия, освобождению сознания масс от предвзятых и ограниченных представлений о Земле как единственной колыбели живого и служило описание нового путешествия современного Гулливера в мир разумных существ, столь непохожих на землян. При всей фантастичности этой гипотезы она необыкновенно расширяла представление человека о Вселенной, о его власти над природой и безграничных возможностях, в свою очередь накладывающих на человека небывалую ответственность за свои действия.

К переломному в истории человечества 1917 году Каринти приходит с максимально радикальными убеждениями, которые можно ждать от буржуазного гуманиста. «Что такое насилие, писал он в то время, — как ни оружие лжи, неправды. Когда же неправда в критическом положении отчаянно хватается за оружие правды, имя которому Познание, оно, это оружие, обращается против нее самое, против лжи».

Общегуманистический протест против войны помог Каринти принять и приветствовать сначала буржуазную, а затем и социалистическую революцию в России. Враг насилия, он поддерживает диктатуру русских рабочих и считает мирную политику партии большевиков единственным средством излечения «взбесившегося» мира. Было бы, однако, преувеличением на основе его заявления тех лет о том, что «противоположность войны есть не мир, а революция идей», считать Каринти близким идеям коммунизма. Как справедливо отмечает К.Салаи, современный венгерский исследователь творчества Каринти, «русская революция для него была важна своими мирными требованиями, а не сутью социальных преобразований». Тем не менее сдвиг мировоззрения влево под влиянием февральской и Октябрьской революций 1917 года был весьма симптоматичен для передовой европейской интеллигенции. «Полевение» Каринти заставило его сделать шаг от пассивного пацифизма к активной позиции бунтаря, признающего насилие как средство обуздания зла. Это был потолок, которого в своей романтической оппозиции достиг Каринти, в ту пору не признававший классовой борьбы как движущей силы общества. Уже в следующем, 1918 году он отходит от своих прежних радикальных позиций. Едва был заключен мир и солдаты стали возвращаться из окопов, как он снова выступает против каких бы то ни было насильственных действий — и «сверху», и «снизу». Он хочет видеть людей у мирных семейных очагов, а как, каким путем это произойдет, его не интересует: лишь бы не лилась кровь, лишь бы людей не бросали в тюрьмы.

Одной из немаловажных причин внутренней надломленности Каринти в этот трудный для него год послужила личная трагедия: умерла от «испанки» его горячо любимая жена Этель, без которой он не мыслил жизни. Каринти воспринял утрату жены, самого дорогого для себя существа, почти мистически, как кару за преступления человечества. Писатель надолго был выбит из строя. В дни венгерской Коммуны 1919 года он на какое-то время приходит в себя и если уж не столь активно, то, во всяком случае, вполне сочувственно относится к культурным начинаниям Советской власти в Венгрии и даже принимает участие в деятельности так называемого писательского директориума (за что впоследствии подвергся преследованиям хортистских властей); но это был уже не прежний едкий и задорный Каринти, а скорее его тень; он жил и действовал как сомнамбула.

А жизнь, реальная и жестокая, продолжала наносить удары тонкой и необыкновенно чувствительной душе этого крупнейшего венгерского писателя-гуманиста. Контрреволюция в Венгрии; въезд сухопутного адмирала Хорти на белом коне в «освобожденный» Будапешт; белый террор; виселицы, расстрелы, тюрьмы; три миллиона нищих в девятимиллионной стране! Где здесь мораль, где политика? О каком уж тут гуманизме, о просветительских идеалах можно витийствовать! И Каринти замолкает на много лет.