Святослав Логинов - Быль о сказочном звере Страница 4

Вырвав на состязании рыцарский приз, граф де Брюш, как и полагается, поднес его даме, но не графине и не иссохшей супруге барона, а грозной наезднице, покорительнице божьего знамения. Впервые потомок де Брюшей подъехал к единорогу без шлема и прямо взглянул в лицо Марии. Удивленно пожевал породистыми губами и не выдержал, сказал:

- Как странно, издали ты гораздо красивее. Подумать только, у тебя обветренное лицо и цыпки на руках. Ты ничем не отличаешься от обычной деревенской девки...

- Я и есть деревенская, - сказала Мария.

- Так не должно быть! - твердо произнес граф и, не добавив более ничего, ускакал.

В тот же вечер Марии было поднесено белое шелковое платье, в котором она отныне показывалась перед народом, парчовые туфли с изогнутыми длинными носками и золотой, сияющий камнями драконьей крови гребень, чтобы девушка скрепляла им волосы и не носила крестьянского чепца, повергающего простолюдинов во вредный соблазн. Издали Мария стала походить на знатную даму.

Единорог же нимало не изменился. В присутствии Марии он был кроток и смирен, оставленный один, послушно ожидал ее, но никого более не признавал. Он не нападал, но в его ворчании слышалось нечто такое, что отбивало даже у самых отчаянных охоту приближаться к зверю вплотную.

В замке барона и в городе намечались те же празднества, что и у графа. Де Брюш, собираясь в дорогу, брал с собой лучших лошадей и полную повозку хрупких турнирных копий. Предстояли охоты, балы, пиры. Готовились молебны. Отец Антоний собирался даже ехать вперед, готовить торжественную встречу, но потом передумал и остался подле Марии.

В среду во второй половине дня государи со свитами, сопровождая святую девственницу, прибыли в замок Оттенбург.

- Так что же ты можешь сказать нового?

- Новостей немало, ваша светлость. Мы славно потрудились у де Брюша. Армия полностью развалена и воевать не сможет. Народ говорит только о мире, так что графа можно брать голыми руками. К несчастью теперь девственница прибыла к нам и, значит, уже начала свою разрушительную работу.

- А ты спокойно смотришь на это?

- Ваша светлость, девица на редкость строптива, она вбила себе в голову, что ей поручена божественная миссия. Она отказала своему жениху и теперь собирается в мирный крестовый поход по всем королевствам империи. Она соглашается со мной во всем, кроме самого главного. Да, говорит она, было бы замечательно, если бы обе области управлялись одним владыкой, в том был бы лучший залог благополучия и процветания, но стоит мне заикнуться, что объединения можно добиться и силой, как девица становится похожей на свое чудище, упирается и ничего больше не желает слушать. Здесь-то и скрыта главная трудность, потому что никто кроме девственницы, не сможет повернуть единорога в угодную нам сторону...

- Черт побери, кто бы мог предполагать, что в навозном Эльбахе хотя бы одна девка умудрится сохранить невинность до пятнадцати лет! И кстати, любезный, если все упирается только в строптивость Марии, то неужели ее нельзя заменить? Или во всей стране невозможно больше сыскать ни одной девственницы?

- Ваша светлость, это уже предусмотрено мной. Еще прежде вашего прибытия, в замок доставлена некая благонравная девица, юная и привлекательная, хорошего рода. Вчера она была допрошена матронами из знатных семейств и осмотрена в их присутствии повивальными бабками. Невинность и добропорядочное поведение девицы твердо установлены, и следует полагать, что единорог будет ее слушать. Сама же она выказала полную покорность и согласие следовать по указанному вашей светлостью пути.

- Тогда, за чем же дело?

- Все не так просто, ваша светлость. Марию знают в народе, внезапная замена святой вызовет нежелательные толки. Следовало бы сделать так, чтобы само знамение господне - единорог указал верующим истинный путь. И мне кажется, я знаю, как этого добиться...

После ужина двое пажей привели Марию в отведенные ей покои, поставили подсвечники на стол, пожелали спокойной ночи, поклонились и исчезли.

Мария вздохнула с облегчением. Она никак не могла привыкнуть к суматошной сверкающей жизни, обрушившейся на нее. Хотелось домой, к матери, к маленьким братьям и сестрам, посмотреть на новый дом, заложенный на пепелище. Жаль было родных полей, речки, на несчастье свое оказавшейся пограничной. Жаль и Генриха, с покорной обреченностью принявшего ее отказ. Генрих ничего не сказал, только чаще обычного шмыгал носом. Мария боялась разговора с бывшим женихом и потому испытала двойное облегчение - от того, что Генрих ни в чем не упрекнул ее, и от того, что не придется осенью выходить замуж за этого человека. И все-таки Генриха было тоже жаль.

Но так было надо. Поняв тяжесть ответственности перед измученным войной народом, Мария со всей серьезностью старшей дочери взвалила на себя этот крест и собиралась нести его до конца. Только вечерами, оставшись одна, она позволяла себе расслабиться.

Мария вытащила из волос гребень, поднесла его к свету и еще раз с детской радостью полюбовалась игрой камней, отражающих дрожащее пламя свеч. Потом, фукнув несколько раз, одну за другой погасила все свечи. Раздеваться в такой большой комнате при свете было стыдно. Мария на ощупь откинула полог, сунула золотой гребень под подушку. И в этот миг ее крепко схватили сзади, плотно зажав рот и не давая вырваться.

Второй человек появился из-за портьер, медленно подошел к Марии. Девушке был виден только черный силуэт на фоне окна, но она сразу узнала подошедшего.

- Вот так-то... - раздельно произнес барон Оттенбург и попытался потрепать Марию по щеке, но, наткнувшись пальцами на ладонь, зажимающую рот, усмехнулся и опустил руку.

- Ваша светлость! - незнакомо зашептал тот, кто держал Марию. Гораздо лучше будет, если это сделаю я. Грех получится больше, понимаете?

- Понимаю... - протянул Оттенбург. - Старый греховодник! Что же, желаю удачи.

Барон вышел, прикрыв дверь. Ключ несколько раз повернулся в замке. Ладонь, зажимавшая рот, сползла на грудь, мужчина дернул шнуровку лифа, пытаясь распустить ее.

- Побалуемся, красотка? - спросил он.

Только теперь она признала этот хриплый шепот. Еще не веря происходящему, она рванулась, но отец Антоний ухватил ее за руку и с неожиданной силой швырнул на кровать.

- Детка, тише!..

Когда все было кончено, монах приподнялся на постели и негромко, хорошо поставленным голосом опытного проповедника произнес:

- Ты сама виновата во всем. Это твой грех. Ты своей выставляемой напоказ непорочностью ввела меня в искушение. Господь простит меня. "Истинно говорю вам, будут прощены сынам человеческим все грехи и хуления, какими бы ни хулили". Соблазнившийся будет спасен, но горе искусителю! Особенно тому, кто соблазнил слугу господа!