Вячеслав Рыбаков - Сказка об убежище Страница 4

"...Вы негодяй. Вы убийца. Я ненавижу Вас всеми силами души. Жизнь зачастую мучительна, это правда, но нельзя убивать людей, чтобы облегчить их муки, помочь им в их невзгодах. Нелепость! Вы же делаете именно это. Те, кого Вы лечите и, как Вам кажется, вылечиваете, выздоравливают от страданий не более, чем выздоравливают от них трупы. Душевные беды Ваших пациентов прекращаются потому, что вы отбираете у них души. Вы превращаете живых людей в живых мертвецов. Вы создаете подлецов, убийц..."

"...Милый, глубокоуважаемый профессор! Вы спасли мою маму, она все время рассказывает мне о Вас. Два раза я видела Вас в клинике. Мне шестнадцать лет, вот как я выгляжу - я снялась в бикини не потому, что прикрываю какой-то изъян, а потому, что я очень робка и застенчива. Я нуждаюсь в Вас. Я жажду встретиться с Вами близко-близко..."

В этих письмах тоже не было ничего нового уже давно-давно, ни единого слова. Они повторялись, они едва ли не копировали друг друга. Но Жермен прочитывал их все, всегда. Ведь люди пишут, тратят время и силы, он не имеет права не прочесть. Ведь они такие же люди, как он, может быть, даже лучше...

- Пойди сюда, голубушка.

Беззвучно и стремительно змея пересекла комнату и подняла голову у постели. Вот так же внезапно она появилась тогда, и впервые, впервые раздался отчаянный крик, полный ужаса и тоски: "Змея! Орфи, меня укусила змея!"

Да, он поймал эту змею. Но даже ее он не смог наказать. Чем виновата змея? Такова ее природа - кусать и жалить, так велят ей инстинкты, она не знает и не умеет иного. Виноват, как всегда, лишь он сам, Жермен Орфи барон де Плере...

Жермен подставил ладонь, и кобра покорно положила на нее тяжелую, упругую голову. Ее маленькие умные глаза несколько секунд ловили взгляд Жермена, затем истомно прикрылись. Жермен чуть стиснул пальцы, обнимая шею змеи, и судорога наслаждения прошла по всему ее телу, собранному в изящные кольца.

С той поры он только ошибается. Много раз за его столик в милом саду присаживались чужие, чужие женщины, много раз ему казалось, что горькая память наконец-то сменится пламенной явью, он совершал подвиги и чудеса, он спасал, он добивался любви, но почти сразу же вслед за этим броня его вновь смыкалась, и женщина снова, снова, снова выпадала из его мира, становилась далекой, лишней, насилующей, и начиналась адская мука, ибо не в силах он был сказать полюбившей его женщине: "Уходи". Ведь он добился сам. Он покорил, заставил. И теперь она смотрит ему в глаза, стремясь угадать любое желание, и, не в силах угадать единственное желание его, придумывает сама, выдает свои желания за его, и выполняет жертвенно, самозабвенно, и ждет отклика и благодарности... Он не решался сделать несчастной ту, что невольно обманул. И он терпел, неся в себе груз вины и лжи, покуда хватало сил.

Когда силы кончались, он убивал.

Так, чтобы та ничего не успела узнать об обмане. До конца.

Он привозил ее в замок, и змея уже ждала под роскошной кроватью.

- Иди, - сказал Жермен, выпустил голову кобры и со вздохом откинулся на подушки.

- Доброй ночи, мсье барон.

Несколько секунд Жермен лежал, бездумно глядя на полог, колышущийся над его головой. Сон не шел. Жермен был дома, один, в безопасности, но что-то смутно беспокоило его, чего-то не хватало...

Сабины?

Ее улыбки?

Ее предсмертного крика?

Почему она не пришла? Именно сегодня, когда все уже решено...

Он встал с постели; ноги его погрузились в густую и холодную, как болотный ил, темноту, и сейчас же из-под них брызнуло, всполошенно попискивая, живое.

- Простите, - вздрогнув, пробормотал Жермен, - я вас не видел, темно...

Он забыл, зачем встал. Подошел к окну. По полу несло сквозняком, влажно рос мох. Вдалеке протяжно и страшно начали бить часы.

Позади раздался едва слышный всплеск, и Жермен обернулся резко, будто его обожгло. Свечи полыхнули, на миг выпрыгнули из темноты стены в потеках и пятнах, а она уже выходила из картины, она уже стояла на полу, матово-светлая, потупившаяся, и ветер перебирал невесомые складки ее юной туники.

- Ты... - произнес Жермен, задыхаясь. - Ты...

- Здравствуй, - улыбнулась она, поспешно вспрыгивая на кровать, и подобрала под себя ноги. Поправила волосы. - Как у тебя дует...

Он медленно приблизился.

- Ты неожиданно... ты всегда так редко и так неожиданно...

- Конечно, - ответила она просто. - Зачем приходить, когда ты и так ждешь? Неинтересно.

Они помолчали. Он подошел вплотную.

- Опять неудача? - спросила она.

- Да.

- Я же говорила. Помнишь, я же говорила. Ты никогда не встретишь замены. И всегда будешь один.

- Да.

Он попытался коснуться ее волос, но она гибко уклонилась. Когда-то этим движением она уклонялась, играя и дразня, теперь - всерьез.

- Почему ты появляешься лишь когда мне плохо?..

- Когда тебе хорошо, с тобой скучно. Ты такой глупый... - она хихикнула. - А потом... когда тебе хорошо, ты можешь посмотреть на меня новыми глазами, сравнивая с теми, кто сделал тебе хорошо. А ты должен любить только меня.

- Да.

Она улыбнулась, чуть ежась от сквозняка.

- Знаешь, - доверительно сказал он, - иногда мне кажется, что тебя вообще никогда не было. С самого начала была только картина в золотой раме.

- Может быть.

- А иногда мне кажется, что ты и не умирала совсем, а просто убежала. Потом, как говорят, ты вышла за какого-то маклера, с которым познакомилась у меня на глазах - когда мы ужинали в "Жоли жардэн", он случайно подсел за наш столик... А я, дурак, взял его на работу, в клинику...

- Может быть, - она, улыбаясь, надавила ему на нос. Он с силой схватил ее за локоть и заломил назад; она вскрикнула, запрокинувшись так, что черный поток ее волос едва не касался постели.

- Будь со мной этой ночью.

Она даже не пыталась высвободиться. Ждала, когда он выпустит ее сам. Знала, что он выпустит ее сам.

Он выпустил ее.

- Я ужасно люблю тебя, - сказала она задумчиво. - Почти как себя. А если женщина столь горячо любит, у нее сразу же сделается ребенок. Что я буду делать в картине с ребенком? - она взглянула ему в глаза, как бы ища защиты. - Это нарушит композицию.

Взгляд ее был наивен и чист. Она помедлила и добавила:

- Ведь я должна быть юной. Всегда.

- Я сейчас позову слуг, - тихо произнес он. - Буду держать тебя, а они сожгут картину. И ты останешься здесь.

- Я умру вместе с ней, - ответила она безмятежно. - Исчезну. Разве ты не понимаешь?

Он молчал.

- Я же без этого ничто. Без цветущих яблонь, без золотой рамы, в которую ты меня вставил.

- Почему? - хрипло спросил он.

- Потому что... потому, - она улыбнулась вновь и переменила позу, устав по-девчачьи стоять на коленях. Стыдливо поправила тунику. - Ты убежал в этот замок. Отними у тебя этот замок, что от тебя останется? А я убежала еще дальше, в картину. Ты ведь знаешь, ты должен знать - чем дальше убежит человек, тем больше его любят, тем больше ему позволено. Помнишь, я называла тебя смешным, омерзительным и жалким, а ты целовал мне руки и твердил о своей любви... Не будь я картиной, разве ты стерпел бы?